Европейские поэты Возрождения

Данте Алигьери

* * *

Я терплю и терплю, без конца терплю, Жду прекращенья скорбей и обид, А мне госпожа моя говорит: «Назойлив не будь — и печаль утолю». Я терплю и терплю, ожидание длю, Но радости миг от меня сокрыт — И так я терплю, а время летит, И никак не дождусь я, о чем молю. Увы мне, терпенья тягостный срок С муками, скрытыми в каждом дне, Смертью продленной кажется мне — Так он мучителен и жесток. Уж лучше б лишиться надежды враз, Чем напрасно терпеть, встречая отказ.

ПЕСНИ

* * *

Ты бросишь ли меня? Скажи, скажи, что нет! Тебя ль ославит свет Виной скорбей и бед? Ты бросишь ли меня? Скажи, что нет! Ты бросишь ли меня? Твоя ль душа тверда? Богатство

иль нужда — Но я любил всегда. Ты бросишь ли меня? Скажи, что нет! Ты бросишь ли меня? Хоть рок меня терзал, Тебя не покидал Твой преданный вассал. Ты бросишь ли меня? Скажи, что нет! Ты бросишь ли меня? В душе ко мне тепла Ужель ты не нашла? О, до чего ты зла! Ты бросишь ли меня? Скажи, что нет!

* * *

«Я тоской томим; Мне ль счастливым быть, Беспечно жить, Подобно другим?» Так молвил тот, Кто горя гнет, Мне встретясь, проклинал Тоской сражен, Слезами он Рассказ свой прерывал. «Увы, — он рек,— Я человек, Изменою язвим: Та, что любил, Кого ценил, Покорена другим. Без лишних слов Я был готов Отдать всю душу ей, Я с ней хотел Делить удел Благих и тяжких дней. Но вдруг зефир, Дохнув на мир, Ее любовь унес; Не стало всех Земных утех, И лью потоки слез. О, тяжкий рок! Я краткий срок Фортуной взыскан был, Когда, влюблен, Забот лишен, Я время проводил. Душа грустна; Ушла она, Былого не вернуть, И видно всем, Что мне затем Стал тяжек жизни путь. Мне счастья нет: Ее обет Забвенью обречен. Пускай таким Словам пустым Не верит, кто умен. А если нет — Пусть мне вослед Скорбят о доле злой И песнь мою, Где слезы лью, Поют вослед за мной. Я тоской томим; Мне ль счастливым быть, Беспечно жить, Подобно другим?»

ЭПИГРАММЫ

* * *

Всему противник, недруг бытия, Который хладом губит зелень луга, Вечор заметив, что хвораю я, Меня решил избавить от недуга. Я согласился, боли не тая; Лук со стрелою натянул он туго — Туда он бил, куда Амур попал, И глубже первую стрелу вогнал.

* * *

Посеяв службу верную мою, Я дал отчаянью сбор урожая. Под натиском беды я устою, Но у огня я гибну, замерзая. От голода я изнурен в раю, От жажды сохну, где река большая. Я Тантал, только в худшей я беде: Кругом друзья, но дружбы нет нигде.

* * *

О, соколы мои! Любой хорош, И все не отреклись бы от свободы, Но в пору бед меня не бросьте все ж, Как некие друзья людской породы, Что от меня ползут, как с трупа вошь, Хотя еще легки мои невзгоды! Нет, ваши сбруи на кон ставлю я: Вы мне, как очень мало кто, — друзья.

* * *

(Писано в тюрьме)

Я вздохами питаюсь, слезы пыо, Мне музыкою служит звон кандальный, Смрад с духотой уносят жизнь мою, Лишь честность — мпе оплот в судьбе опальной. Дождь, вёдро ли — на слух я узнаю: Вот правоте от злобы дар печальный! Да, Брайан, исцелюсь я наконец, Но рана все ж оставит мне рубец.

* * *

Я есмь, что я есмь, и пребуду таков, Но от взоров чужих меня застит покров. В зле, в добре, на свободе, под гнетом оков Я есмь, что я есмь, и пребуду таков. Душа у меня не сгорает в жару, Честную в жизни веду я игру. Судите меня — на рожон я не пру, Но я есмь, что я есмь, и таким я умру. Не вдаваясь в веселость или в тугу, И горя и счастья равно я бегу. Они не отыщут во мне слугу — Я есмь, что я есмь, быть иным не могу. Иные разно в своем суде Толкуют о радости и о беде. Фальши много — так страсти держу я в узде, И я есмь, что я есмь,

всегда и везде. И ежели нынче в упадке суд, Без изъятий пусть все приговоры несут, Приму я любой, как бы ни был он крут, Ведь я есмь, что я есмь, хоть меня проклянут. Тем, кто судит по совести — милость творца, И пусть покарает он подлеца; Так судите по чести, не пряча лица — Я же есмь, что я есмь, и таков до конца. От тех, кто коварен, отречься спешу, Зане клеветою отнюдь не грешу, И милости я у таких не прошу: Я есмь, что я есмь, и так я пишу. Молю я тех, кто прочтет сей стих, Верить правдивости слов простых; Вовеки я риз не меняю моих, И я есмь, что я есмь, в переменах любых. Но, исполнены благом вы или злом, Прежними будьте в сужденье своем: Не больше вам ведомо, чем в былом, И я есмь, что я есмь, при исходе любом. Не отрекусь я от сказанных слов, Но тем, кто меня осудить готов, Я отвечу как видно из сих стихов: Я есмь, что я есмь, и пребуду таков.

ГЕНРИ ГОВАРД ГРАФ САРРИ

ОПИСАНИЕ ВЕСНЫ, КОГДА МЕНЯЕТСЯ ВСЕ, КРОМЕ СЕРДЦА ВЛЮБЛЕННОГО

Пришла пора, когда земля цветет: Зеленым затканы и холм и дол, В обнове сладко соловей поет, Гурлящий голубь милую обрел, Раскован у ручьев журчащих ход, Олень, рога роняя, бьет о ствол, В лесную чащу лань линять идет, У резвой рыбки в серебре камзол, Змея из выползины прочь ползет, Стал ласков к легкой ласточке Эол, Поет пчела, копя по капле мед, Зима зачахла, всякий злак взошел, Бежит беда от счастья и щедрот — И только мне не избежать невзгод!

САРДАНАПАЛ

В дни мира ассирийский царь пятнал Державный дух развратом и грехом, А в пору битв не ратный пыл познал, Любезный славным душам, а разгром И ложе блуда щит сменил затем, Взамен лобзаний он узнал мечи, Взамен венков душистых — тяжкий шлем, Взамен пиров — солдатские харчи. Женоподобный, в леность погружен, В изнеженности обреченный пасть, Нестойкий, слабый пред лицом препон, Когда и честь утратил он и власть (В довольстве горд, в грозу труслив и хил), Чтоб в чем-то мужем быть, себя убил.

* * *

Хожу я взад-вперед, надев небрежно плащ, И вижу, что Эрота лук и меток и разящ. Любое сердце он заденет без труда И даже легкой ранки след оставит навсегда. Наносит много он разнообразных ран: Тот еле тронут, а иной смятеньем обуян. Все это вижу я, и более того, Дивясь, что всяк на свой манер страдает от него. Я вижу, что ипой томится много лет, Напрасно слушая слова — то «да», а чаще «нет». Секрет в душе моей замкну я на запор, Но вижу: дама иногда метнет украдкой взор, Как будто говоря: «Нет-нет, не уходи», Хоть и следа подобных чувств нет у нее в груди. Тогда я говорю: от счастья он далек, Когда такой лишь у него целения залог. Она ж играет им — и это ясно мне,— Чтоб властью над чужой душой натешиться вполне. Но ласкова она тогда лишь, как сочтет, Что бросить он ее готов, не вытерпев невзгод. Чтоб удержать его, она изменит вид И улыбнется, будто впрямь объятия сулит. А если подтвердить ей надо нежный взгляд, Лишь горечь он и пустоту найдет взамен услад. Вот козни, бог ты мой! Как восхвалять ее, Что тешит хитростью такой тщеславие свое? С другими я почел, смотря на свару их, Что больше в ней лукавства есть, чем в двадцати других. Коварна столь она, пока еще юна,— Что ж будет с ней, когда ее напудрит седина?

МОЛОДОСТЬ И СТАРОСТЬ

В постели я лежал; был тихий час ночной, Клубился в голове моей бессчетных мыслей рой — Столь видимы они воочью стали мне, Что вздох с улыбкой то и знай мешал я в тишине. Ребенок мне предстал: чтоб розги избежать, Высоким юношею он скорей мечтает стать, А юноша, в нужде мечтой иной влеком, Чтоб жить в покое, жаждет стать богатым стариком, Богатый же старик, дрожа перед концом, Быть отроком желает вновь или хотя б юнцом. И улыбался я, смотря, как всем троим Отрадно было б свой удел дать на промен с другим, И, размышляя так, нелепым я нашел, Чтоб некто горестный удел богатству предпочел. Но вдруг я увидал, что нехорош мой вид: Увяла кожа, сеть морщин мне щеки бороздит, А десны без зубов, врата моих речей, Так провещали мне тогда в безмолвии ночей: «Глашатаи годов, седины говорят, Что время лучшее тебе не воротить назад. Ты белой бородой похож на старика — Две первые поры прошли, и третья уж близка. Так, побежден, цени остаток шалых дней И время наибольших благ определить сумей». Вздохнул я и сказал: «Восторг, навек прости! Сбери суму и всех детей скорее навести, Скажи им, что у них счастливейшие дни, Хоть, несмышленые, того не ведают они».