Фантастические сказки
Шрифт:
– Как они приветствуют нас!
– сказал Гораций.
– Они не. могли бы поднять большого шума для самого Лорда-мэра.
– О каком Лорде-мэре говоришь ты?
– осведомился джинн.
– Лорд-мэр?
– сказал Гораций.
– О! Он единственный в своем роде. Нет никого на свете точно такого же, как он. Он следит за исполнением закона. И если в какой-нибудь части земли случится бедствие, он облегчает его. Он задает пиры монархам, принцам и всякого рода властелинам и, в общем, он страшно важный господин.
– Подвластны ли ему земля и воздух?
– В пределах его компетенции, я полагаю,
– Но, право, я не знаю точно, насколько неограниченна его власть.
– Он тщетно пытался припомнить, состоят ли сигнальные огни, телефоны и телеграфы в ведении Лорда-мэра или Городского Совета. Факраш молчал. Когда они проезжали под мостом станции Черинг-Кросс, Факраш сильно вздрогнул от грома проносившихся над ними поездов и от пронзительных свистков локомотивов.
– Скажи мне, - вцепился он в руку Горация, - что это означает?
– Неужели вы хотите, чтобы я поверил, что вы пробыли в Лондоне столько дней и ни разу не заметили ничего подобного?
– До сего времени, - ответил джинн, - у меня не было досуга, чтоб наблюдать эти предметы и постигнуть их сущность.
– Так вот, - сказал Гораций, воспылав желанием доказать джинну, что не в его руках монополия чудесного, - со времени великого Сулеймана мы покорили и приручили могучие силы природы и научились заставлять их исполнять нашу волю. Мы управляем Духами Земли, Воздуха, Огня и Воды и заставляем их давать нам свет и тепло, передавать нам вести, побеждать за нас наших врагов, переносить нас, куда мы пожелаем, с такой точностью и определенностью, перед которыми, почтеннейший, даже ваши выдумки бледнеют. Принимая во внимание, насколько большинство культурных людей бессильно построить даже элементарную машину, довольно странно, как любезно мы приписываем себе все новейшие изобретения нашего века. Большинство из нас принимает удивление простодушного дикаря, при его первом знакомстве с современными изобретениями, за должную дань нашим личным заслугам. Мы чувствуем известное превосходство, даже если великодушно воздерживаемся от хвастовства. А на самом деле наше личное участие в этих открытиях ограничивается пользованием ими, и то под руководством специалистов, что каждый дикарь, преодолев свой первый ужас, мог бы делать с таким же успехом.
Это довольно невинное тщеславие было особенно простительно в положении Вентимора, когда ему так захотелось умерить заносчивость джинна.
– Но распоряжается ли Лорд-мэр этими силами по своей воле?
– осведомился Факраш, на которого объяснение Вентимора, по-видимому, произвело некоторое впечатление.
– Конечно, - сказал Гораций, - в случае надобности.
Джинн, по-видимому, погрузился в собственные мысли, ибо на время умолк. Они подъехали к собору Св. Павла, и подозрения Горация вспыхнули с удвоенной силой.
– Г. Факраш, умоляю вас, скажите, сегодня ли день моей свадьбы или нет! Если сегодня, то пора мне это объявить.
– Нет еще, - загадочно ответил джинн. И в самом деле, тревога опять оказалась напрасной: они повернули на Пушечную и направились к ратуше.
– Может быть, вы скажете мне, почему мы едем по улице Виктории и почему вся это толпа высыпала наружу?
А толпа действительно становилась все гуще и гуще; люди волновались, двигались
– Они здесь, чтоб приветствовать тебя, - ответил Факраш.
– Какой вздор!
– ответил Гораций.
– Они, должно быть, принимают меня за шаха или еще кого-либо.
– О, нет, - сказал джинн, - твое имя им хорошо известно.
Гораций взглянул на наскоро сооруженные украшения; на одной из широких полос, продернутых поперек улицы, он прочитал: «Да здравствует знатнейший из городских гостей».
«Не ко мне же это относится», - подумал он. Но тут же увидел другую надпись: «Браво, Вентимор!», а какой-то восторженный домовладелец даже излился в стихах:
Толпа шумит приветом, горит восторгом взор: О, если б было двадцать таких, как Вентимор!
– Это несомненно относится ко мне!
– воскликнул он.
– А теперь, г. Факраш, будьте столь любезны разъяснить, что это за дурачество вы затеяли. Ведь знаю же я, что это - ваша стряпня!
Ему показалось, что джинн был в некотором замешательстве.
– Не говорил ли ты, что лишь получивший здесь почетное гражданство будет достоин Бидии-эль-Джемаль?
– Может быть, я и говорил нечто подобное, но, боже милостивый, неужели вы сумели добиться для меня этой чести?
– Ничего не было легче, - ответил джинн, избегая взгляда Горация.
– Так-таки и было легко?
– спросил Гораций в диком бешенстве.
– Я не хочу быть назойливым, но очень желал бы узнать, чем я заслужил все это?
– Зачем тревожиться о причинах? Да веселят твое сердце почести, которыми тебя осыпают.
В это время они проехали Чип-Сайд и въезжали на Королевскую улицу.
– Это ни на что не похоже!
– говорил Гораций.
– Это даже нечестно. Или я действительно что-нибудь сделал, или вы обманом внушили корпорации, будто я что-нибудь сделал. Иначе быть не могло. И так как мы будем в ратуши через несколько секунд, то вам не мешало бы сказать мне, в чем дело.
– О том, что ты спрашиваешь, - ответил джинн смущенно, - клянусь, я в таком же поведении, как и ты.
Они въехали через временные деревянные ворота во двор, где почетный караул отдал им честь, и подъехали к большому шатру, украшенному щитами и группами знамен.
– Ну-с, г. Факраш, - сказал Гораций, едва владея собой, - вы превзошли себя па этот раз. Вы впутали меня в грязную историю и обязаны помочь мне теперь.
– Не тревожь свою душу, - ответил джинн, сопровождая своего подопечного в палатку, которая блистала очаровательными женщинами в нарядных туалетах, офицерами в красных мундирах с султанами на касках и лакеями в парадных ливреях.
Их появление было встречено вежливо-заглушенным гулом аплодисментов и восторга, и какой-то чиновник, который отрекомендовался старшиной корпорации литейщиков, выступил вперед:
– Лорд-мэр примет вас в библиотеке, - сказал он, - если вы будете так любезны последовать за мной.
Гораций машинально повиновался.
«Теперь поздно отступать, - подумал он.
– Пусть будет, что будет. Если бы только я мог рассчитывать, что Факраш поддержит меня. Но, черт его дери, он, кажется, трусит больше меня».