Фатальный ход
Шрифт:
Ускоряя шаг, Бондарь выставил правое плечо вперед, вклиниваясь между людьми, добрался до выхода из подземного перехода и остановился возле малость поддатой цветочницы.
– Сколько стоят ваши пионы?
– Это гладиолусы, – оскорбилась женщина, покрепче прижимая ногами свое ведро.
Обратившийся к ней тип с порезанной щекой и шрамом на подбородке нисколько не походил на тех мужчин, которые покупают цветы у уличных торговок. Под его длинным пальто вполне мог скрываться большой черный пистолет, а может, даже два. И улыбался он так, словно в последний раз делал это давным-давно и теперь
Бондарю действительно было не по себе. В последний раз он покупал цветы, когда навещал родительские могилы на кладбище. Ему вдруг почудилось, что если он явится с букетом к Ирине, то это будет очень плохим предзнаменованием. И все же Бондарь достал из кармана деньги. Когда они появляются, их необходимо тратить.
– Гладиолусы так гладиолусы, – сказал он. – Сколько?
– Штука – сороковник, – нахально заявила цветочница, загнув цену чуть ли не втрое.
– Дайте десяток. – Бондарь беспрекословно отсчитал четыре сторублевых купюры.
Ошеломленная цветочница наделила его ворохом гладиолусов, спешно замотанным в целлофан, и подумала, что насчет пистолетов она погорячилась. Мужчина как мужчина, только ему не до веселья. Оно не удивительно. У человека, надо понимать, горе. Ведь четное число цветов покупают покойникам, а не живым.
Цветочница бросила последний взгляд вслед удаляющейся фигуре в просторном черном пальто и поежилась.
Дверь Бондарь открыл сам, так и не отважившись тронуть кнопку звонка. Вошел в прихожую, включил свет, потоптался, сбрасывая обувь и пальто. Никто на шум не вышел. Тишина в квартире была гнетущей. Осуждающей.
– Гм, – кашлянул Бондарь, шурша целлофановым кульком.
Ирина по-прежнему никак не реагировала на его возвращение. Приблизив лицо к зеркалу, Бондарь провел пальцем вдоль припухшего рубца на скуле. Н-да, подумал он, за порез от бритья выдать не получится. И вообще кривить душой не хотелось. Постоянно выдавая себя за кого-то другого во время выполнения заданий, учишься дорожить минутами, когда можешь побыть самим собой. Но как рассказать Ирине правду о событиях вчерашнего дня? И как объяснить, что звонить ей он не стал, опасаясь прослушивания? Она могла выдать Бондаря неосторожной фразой. Спросить, к примеру, связано ли его отсутствие с выполнением нового задания. Ведь Ирина не поверила в то, что Бондарь бросил службу и ушел на вольные хлеба. Слишком хорошо она его знала. Настолько хорошо, что он понятия не имел, как станет выкручиваться.
Оттягивая неизбежное выяснение отношений, он постарался придать взгляду решимость и спокойствие, которых не испытывал. Выставил дурацкий букет перед собой и двинулся в глубь квартиры.
На кухне Ирины не было, там царили чистота и порядок, но вкусные запахи за сутки выветрились, словно их там никогда не было. Гостиная тоже была пуста и неприветлива. Подбадривая себя новой серией покашливаний, Бондарь заглянул в спальню.
– Привет, – сказала ему Ирина, сидящая на кровати со скрещенными ногами. – Простудился?
– Нет, гм-гм. – Бондарь переложил букет из руки в руку. – Все в порядке.
– Приятно слышать, – кивнула она, не отрывая глаз от разложенных поверх простыни карт. – А я вот гадаю. Неизменно выпадает «дальняя дорога».
– Я действительно уезжаю, –
Ирина подняла взгляд. Одеяло, наброшенное на манер чапаевской бурки, придавало ее облику что-то комическое и трогательное одновременно. Однако улыбаться Бондарю не хотелось. Особенно после того, как он услышал спокойное:
– Я тоже уезжаю.
– Куда? – опешил Бондарь.
– Не знаю. – Пожав плечами, Ирина поспешила поправить сползшее одеяло. – Карты этого не говорят. Просто предсказывают дальнюю дорогу. В ближайшем будущем.
– Ты веришь картам?
– Чему-то же надо верить…
Фраза была преисполнена горечи.
– Я принес тебе цветы, – брякнул Бондарь, держа гладиолусы в вытянутой руке.
Букет не заслонил его от нового упрека.
– Как в плохом анекдоте, – сказала Ирина. – Или пошлом фильме про неверного мужа. Нет, вру. – Она тряхнула волосами. – Ты мне не муж, я тебе не жена. Действительно, почему бы не обмениваться маленькими знаками внимания после проведенных порознь ночей? Так и следует поступать любящим людям. – Ирина взялась тасовать карты, которые то и дело рассыпались по кровати. – Очень красивые гладиолусы, очень. Они так идут к твоему новому костюму. Ты прямо как денди лондонский одет, Женя. Всегда приходи по утрам с цветами, всегда. Но не с гладиолусами.
– Почему? – осведомился Бондарь, чувство вины в котором мало-помалу сменялось закипающим раздражением.
– У них слабый аромат, – пояснила Ирина, раскладывая карты. – Запах чужих духов нужно перебивать душистыми-предушистыми розами. Не было роз, Женя?
– Нет. Чего не было, того не было.
– Жаль.
– Ага, жаль. Но это дело поправимое.
Волоча ноги по полу, будто они были обуты в тяжеленные ковбойские сапоги со шпорами, Бондарь подошел к окну, открыл форточку и выбросил цветы на улицу. Сунул в зубы сигарету. Закурил. Сказал, разгоняя дым рукой:
– Еще я принес денег. Много. Их тоже вышвырнуть?
– Ни в коем случае, – возразила Ирина, снова и снова тасуя непослушную колоду. – Ты ведь заработал их честным трудом. Хорошую хозяйку ты себе выбрал, молодец. Она о тебе заботится, сразу видно. Деньги, костюм, портсигар… И новый шрам.
– Царапина, – буркнул Бондарь.
Ирина грустно посмотрела на него. Ее большие миндалевидные глаза были влажными от природы, но сегодня в них угадывался другой блеск – от слез.
– Что в следующий раз? – спросила она. – Вывих? Перелом? Огнестрельное ранение? Ты уходишь, а я остаюсь одна и рисую себе картины, одна страшнее другой. – Она поплотнее закуталась в одеяло. – Царапина, говоришь? Чем ее сделали? Ножом?
– Клянусь тебе, нет. Никаких ножей. – Бондарь положил руку на сердце. Как бы он хотел, чтобы все остальное, сказанное им сегодня, тоже было правдой.
– Осколок стекла? – продолжала допрос Ирина. – Ты попал в аварию?
– Да нет же, нет. Случайный порез. – Бондарь сел на кровать, постаравшись вложить в адресованную Ирине улыбку как можно больше беспечности. – Такое может случиться с каждым.
Она покачала головой:
– Не с каждым. С тобой.
– Ну хватит, хватит, – пробормотал он, прижимая ее к груди. – Не надо делать из этого трагедии.