Фатум
Шрифт:
– Представляете, мой дорогой Рашид Бахрам оглы и все остальные слушатели, тогда я впервые услышал гул аплодисментов, – в эту минуту куратор просиял, и Алиса невольно поймала себя на мысли: быть может, чтобы стать любимым студентом этого уважаемого человека, достаточно просто запомнить его имя?
– Как же это было восхитительно! Мне стали так часто говорить о моём таланте, что я и сам в конце концов поверил в свою исключительность. Собственно, благодаря поддержке моих родных, я сейчас и стою тут, прямо перед вами! – публика зааплодировала, а Рашид Бахрам оглы даже прослезился и крикнул сакраментальное «браво».
Лавр, весьма довольный собой, но всё-таки заметно раскрасневшийся, передал
– Приветствую дорогих зрителей и всех ценителей моего творчества, – её голос звучал немного приглушённо, но между тем уверенно. – Вы знаете, я очень не люблю все эти нелепицы вроде рассказов о себе, – невольно столкнувшись с вопросительным взглядом Лавра, девушка отвернулась. Она даже не замечала, что левой ногой отбивает нестройный тревожный ритм. Густые пряди упали ей на глаза, но Тина не шевельнулась и не попыталась их убрать.
– Меня воспитывали в строгости и постоянно повторяли, что знание правил этикета – это ключ к успеху. Будто бы, если ты знаешь, в какой руке держать вилку, а в какой – нож, всё само собой встанет на свои места. Даже если твоя проблема куда глубже, – Тина сжала кулак и поднесла ко рту, выдержав небольшую паузу. И вдруг девушка неожиданно улыбнулась – куратор-скептик поднял брови и снова нахмурился. Это была минута воскрешения мёртвого солнца морозным зимним днём. Вот только иллюзия тотчас же рассеялась, когда её создательница всё осознала. Не стоило обнажать душу перед публикой до начала дуэли. Это может разрушить приятное впечатление и уничтожить первые ростки симпатии. Тина неловко откашлялась и вцепилась в микрофон обеими руками.
– А если хотите узнать обо мне больше, внимательно слушайте. Сегодня я читаю только для вас.
Жил-был юноша с сияющими глазами, рождённый под звездой греховного уныния. После смерти дочери одна сильная женщина купила внука у его отца. Ценой звонким, как оглушительная пощёчина, монетам, стало вынужденное забвение. Но женщина не желала внуку зла, напротив, иногда именно любовь становится причиной самых страшных преступлений… Сверстники боялись мальчишку, а он бежал от них, укрываясь в своём ковчеге, построенном на основах любви и надежды. Но однажды и они рассыплются – станут пылью под копытами гнедого коня. Останется лишь ненависть – возможно, фальшивая, всего лишь футляр для уязвлённого сердца; но всё же это разрушительная сила, способная погубить мир снаружи и мир внутри. Наверное, бедный мальчик с рождения знал, какой короткий путь ему отмерян и, глядя на себя в зеркало, замечал, как с каждым годом в сияющих глазах остаётся всё меньше света. Он провожал ускользающую юность скорбной улыбкой.
Лавр изменился, как только произнёс первую строчку лермонтовской поэмы «Демон». Это его родственная душа, которой было суждено навеки остаться юной. А Лавру ещё только двадцать один год, и он верит, что не повторит судьбу кумира. Ему страшно и горько думать о смерти. Зрители с настороженным восхищением наблюдали за тем, как преображалось лицо печального чтеца.
Когда он верил и любил,
Счастливый первенец творенья!
Не знал ни злобы, ни сомненья,
И не грозил уму его
Веков бесплодных ряд унылый 4 .
Алиса в каждом герое Лермонтова находила черты самого автора, и от этого невольного узнавания становилось ещё страшнее. Мурашки липкими гусеницами проскочили по её телу. Саша Ветрова наблюдала за Лавром, приоткрыв красивый большой рот, и в конце концов сказала новой подруге, что никогда прежде не слышала такого душераздирающего чтения.
– Извини, я немного картавлю, когда меня переполняют эмоции, – поделилась Саша и густо покраснела. Алиса ничего не ответила, но вдруг подумала, что они вдвоём прекрасно справляются с ролью, которую навязал им Бахрам Оглы. (Кажется, она наконец-то запомнила его отчество, но теперь никак не могла вспомнить имя). Алиса зааплодировала, когда Лавр замолчал и поклонился.
И всё-таки тяжело приходится не только мужчинам: есть женщины, имена которых остаются в истории, и никто не посмеет взять ластик и стереть священные буквы. Юдифь – возможное имя той, что превратилась в соляной столп. Известна как жена Лота, не сумевшая выбраться из Содома. Говорят, это её наказание, которое она заслужила… Казалось бы, что может быть проще – уйти и ни разу не оглянуться? Справился? Пожалуйста, забирай своё спасение и делай с ним всё что вздумается. Но дело совсем не в этом: жена Лота скорбела, потому что там, на Родине, остались её драгоценные воспоминания. Может быть, дарованная ангелами милость и есть настоящее проклятие для преданных душ?
Но громко жене говорила тревога:
Не поздно, ты можешь ещё посмотреть
На красные башни родного Содома,
На площадь, где пела, на двор, где пряла,
На окна пустые высокого дома,
Где милому мужу детей родила 5 .
По щеке пробежала прозрачная дорожка из слёз, и Тина остановилась, склонила голову, прижав микрофон к губам. Тяжёлый вздох вырвался на свободу, как закованный в кандалы каторжник; надменная девушка с идеальной осанкой теперь беззвучно плакала, обнимая сгорбленные плечи. Лавр вскочил с места, подчиняясь первому порыву – броситься к сопернице, обнять и успокоить, но она снова выпрямилась и окончательно овладела собой, только глаза продолжали поблёскивать.
– Восхитительно, – выпалил несчастный поэт; его смелую реплику заглушил гул аплодисментов. Объявили небольшой перерыв, и за столом критиков громко заговорили. Измождённый Лаврентий рухнул на стул рядом с Алисой, надеясь набраться сил перед следующим туром.
– Не слишком я опозорился? – шепнул он вздрогнувшей от неожиданности девушке.
– С ума сошёл? Это было… – Алиса внимательно посмотрела на вытянувшееся от любопытства лицо собеседника и уверенно добавила:
– Восхитительно!
Лавр просиял и сладко потянулся, как довольный сытый кот. Казалось, ещё немного – и он замурлычет от удовольствия.
– Ты классный, – подтвердила Саша Ветрова, подняв большой палец. – Хочу тебя нарисовать… Можно? – румянец заиграл на её вечно бледных щеках. Эта девушка будто бы сомневалась в каждом сказанном слове, и любая её реплика напоминала просьбу: «А разрешите мне, пожалуйста, заговорить!»
– А ты художница? – спросил поэт, резко повернувшись в сторону незнакомки.
Саша пожала плечами, точно сама не знала ответа на такой непростой вопрос. Впрочем, непризнанным творцам всегда сложно прикрывать собственную нерешительность за громким званием. Называть себя поэтом только потому, что пишешь стихи? От этого веет излишней самонадеянностью. Но в то же время с одной хрустальной честностью и удивительной скромностью не уйдёшь дальше письменного стола.