Философская оттепель и падение догматического марксизма в России. Философский факультет МГУ им. М. В. Ломоносова в воспоминаниях его выпускников
Шрифт:
В 1958 г. я опубликовал в «Вопросах философии» рецензию на большую монографию Лосева «Античная мифология в ее историческом развитии». Это была вторая после А. И. Белецкого рецензия на его труд после освобождения из лагеря ОГПУ и снятия суди мости в 1932–1933 г. Теперь ему открывались всё большие возможности не только писать, но и публиковаться. Мы с М. Ф. Овсянниковым стали его ежегодно посещать на даче А. Г. Спиркина, где они проживали летом почти до самой его смерти. Я не раз наведывался и в их квартиру на Арбате. Для нас он был весьма интересен не только как мировой специалист по античной культуре и философии, но и как свидетель философской и филологической жизни с дореволюционных времен и многих лет советской власти, жизни, которую мы представляли только ретроспективно. Не чурались мы и политической современности. Так, при разговоре о политико-экономических благоглупостях Хрущева, А. Ф. заметил: «Ну что ж, мировой Дух знает, каким дураком ударить по истории!» В своих посещениях
Для перехода к краткой характеристике философской ментальности Алексея Федоровича приведу один личный эпизод. Я тоже осмелился подарить ему в 1984 г. свою книгу о западноевропейской философской классике эпохи Возрождения и XVII в. К тому времени я полностью убедился, что невозможно излагать эти сюжеты, не анализируя в антропологических, гносеологических, моральных и социальных аспектах проблему Бога в ее возникновении и развитии до монотеистической и вероисповедальной стадии. А.Ф. похвалил меня, но многозначительно добавил: «Вот ты, Вася, можешь теперь рассуждать и даже анализировать проблему Бога, а вот я, коснись в 20-е годы публично этой проблемы, как меня одернут: “А зачем ты нас в церковь-то зовешь?”».
За таким воспоминанием скрывалась его жизнь в 1920-1930-е гг. Он, тогда уже с ослабленным зрением, опубликовал восемь основательных книг, наиболее значительными из которых, по моему мнению, были «Философия имени» и «Диалектика мифа». Важнейшей философской платформой этих, как, в сущности, и всех книг данного (и не только) периода, были платонизм и неоплатонизм, которые автор знал досконально. Однако по его собственному признанию, эйдетические формулы платонизма он стремился сочетать с гегелевской панлогической диалектикой и феноменологией Гуссерля. Все эти труднейшие доктрины автор сочетал также с религиозно-теологическим направлением имяславия (Бог есть имя, слово; учителем Лосева здесь был о. Павел Флоренский). Это направление, враждебное официальной русской православной церкви (патриархи Тихон и Сергий) за ее примиренчество с советской властью.
Алексей Федорович вместе с супругой Валентиной Михайловной тайно приняли монашеский постриг. Историософская парадигма Лосева в те годы была религиозно-примитивной: история человечества представляет собой постоянную борьбу божественного и сатанинского начала. Последнее и воплощено в марксистско-советских начальниках и подчиняющемся им простом народе, а первое олицетворено в правильной церкви как непосредственном установлении Бога и в высокоморальных и просвещенных монахах, его верных послушниках. Эти мысли А. Ф. вписал в свою «Диалектику мифа» без ведома цензуры. ОГПУ, тогда главный карательный орган большевистской партии и государства, сфабриковало дело имяславского движения как антисоветского и контрреволюционного. Лосев был арестован как его идейный вдохновитель. На XVI съезде ВКП(б) летом 1930 г. его «разоблачал» и поносил Л. Каганович, секретарь ЦК ВКП(б). По «суду» он был приговорен к десяти годам лагерей и отправлен на Беломорканал.
В декабре 1930 г. с резкими статьями «О борьбе с природой» А. М. Горький выступил против «реакционера» в «Правде» и «Известиях». А. Ф. был, видно, очень обижен на Горького и говорил мне с обидой: «А что сам-то Горький писал в 1918 г.?», – имея в виду его тогда резкую, разоблачительную критику Ленина и большевиков. По-видимому, именно из этих статей Горького о деле А. Ф. узнала юридическая жена писателя Екатерина Павловна Пешкова, которую муж уже давно покинул. Она занимала тогда влиятельный пост председателя Российского Красного Креста. Ей удалось в те еще «либеральные» (по сравнению с 1937 г.) годы добиться освобождения А. Ф. как «ударника социалистического труда» и его реабилитации.
Философская концептуальность работы Лосева над «восьмикнижием» в 1920-е гг. определялась гегелевской диалектическомета физической доктриной. Она, правда, была помножена на платоновско-неоплатоновскую терминологию – «эйдетический логос», «ноэтическая логика» и др. Не менее важный момент этого терминологического синтеза – имяславская метафизика, согласно которой даже вселенная есть «имя и слово», читаем мы в «Философии имени». Другой важнейший фактор составляет мифология, объявляемая наукой о бытии, а сам миф – личность. Как и Гегель, Лосев растворял законы формальной логики в категориях диалектики. Вместе с тем «диалектика – универсальный метод… ему подчинена не только логика, не только экономика и не только история и культура, но и самая дикая магия, ибо она тоже есть момент и логики, и экономики, и истории, и культуры», – приводит эту сверхтотальную формулу диалектики вдова А. Ф. А. Тахо-Годи в его биографии «Лосев». Однако перейдя на позиции марксизма (см. далее), А. Ф. стремился осмысливать диалектику в его духе, о чем свидетельствует сборник статей «Страсть к диалектике».
Когда мы с М. Овсянниковым достаточно близко сблизились с Алексеем Федоровичем, он уже не раз объявлял о своем переходе на позиции марксизма и демонстрировал теперь эту позицию в своих книгах. Такова его весьма содержательная книга «Гомер». Не перечисляю здесь других, в сущности, вся десятитомная «История античной эстетики» в общем написана с тех же позиций. По-прежнему мы удивлялись сверхработоспособности А. Ф. Она не очень понятна даже в 1920-е гг., когда он писал с явно ослабленным зрением (толстенные очки на студенческой фотографии). В лагере его зрение стало близко к полной слепоте, поэтому теперь тексты нужных материалов он слушал от секретарей, аспирантов, продумывал их и диктовал стенографисткам.
Немаловажным признаком марксистского духа А. Ф. стала и его энергичная критика буржуазной философии. Таково, например, его послесловие к книге Хюбшера «Великие философы». Вскоре после ее выхода мы сидели рядом с Валентином Фердинандовичем на Ученом совете факультета. Листая это послесловие, В. Ф. сказал мне: «Ну и откалывает на старости лет. Прямо громилой стал. Бешеный темперамент. Но он нас всех переживет». (А. Ф., будучи старше В. Ф. на год, пережил его на 23 года.)
«История античной эстетики» при всех замечаниях, которые можно сделать к любой книге, в целом представляет собой выдающийся труд по античной философии и культуре. Не менее, если не более важным и нужным предприятием стало издание всех диалогов и писем Платона. Такие попытки предпринимались и в дореволюционной России. В конце 1920-х гг. издание платоновских произведений начали Жебелев, Карсавин и Радлов. Они смогли опубликовать пять выпусков, но власти закрыли возможность их продолжения. Марксистско-ленинское руководство книгоизданий настороженно относилось к публикациям основоположника «поповщины». Начавшаяся перестройка помогла не без труда добиться издания Платона только в трех томах. Я уже несколько лет работал по совместительству в Институте философии, и мне было поручено в многотомной и авторитетной библиотеке «Философское наследие» курировать и издавать некоторые из ее томов (поочередно с А. В. Гулыгой). Редакции удалось обойти предписание министерства, разбив второй том на два полутома, чтобы таким образом поместить все диалоги Платона и пять его писем вместе с подложками.
Руководить изданием поручили А. Ф. Лосеву, к редактированию «Государства» был привлечен и В. Ф. Асмус. Отношение к вполне реабилитированному и уже много публикующемуся Лосеву у некоторых начальников всё же оставалось настороженным. Директор института Б. С. Украинцев сказал мне, что особо внимательно надо прочитать вступительную статью ко всему изданию (это был 1967 г.). Мы с тогдашним заведующим редакцией истории философии издательства «Мысль» В. С. Костюченко внимательно ее прочитали и собрали редакционное заседание. Митин, формально председатель редколлегии библиотеки «Философское наследие», как всегда, отсутствовал. Был только В. Ф. Асмус, который, прочитав статью, пожал плечами. Но нам с Костюченко необходимо было делать замечания. Так, чуть ли не в самом начале автор заявил: «Читать Платона по-русски все равно, что Бетховена исполнять на балалайке!» Следует ли тогда издавать его для широкого круга читателей? (Соколов, Костюченко и весьма квалифицированный редактор и переводчик С. Шейнман-Топштейн.) Явно «подстраиваясь» под марксизм, автор выдал словосочетание «материалистический идеализм Платона». Я сказал: «Алексей Федорович! Ведь получается “деревянное железо”, и к нам сразу прицепятся всякие догматики от марксизма. Не лучше ли сказать “космологический идеализм Платона”, по сути та же мысль, но возражать против нее вряд ли кто сможет».
Среди других несуразностей было выражение «эйдос рваного пиджака Ленина». Статью отложили, я ушел, но мне позвонил В. С. Костюченко: «В. В., пришел Гулыга (опоздавший член редколлегии) и стал кричать, что статья А. Ф. очень хороша и надо ее одобрить». Я ему позвонил: «Зачем ты приперся, совсем не интересуясь Платоном?» Арсений Владимирович отвечает мне, что отвергать статью – значит ставить под угрозу всё издание и расстраивать Лосева, который может заболеть. Я его заверил в противоположном (он тогда впервые увидел Лосева). Через день-другой мне с обидой позвонила Аза Алибековна, как бы повторив Гулыгу. Мы условились о встрече у них в квартире, и через два-три дня она там произошла. Мы с Костюченко повторили свои принципиальные замечания, а Аза Алибековна и Сесиль Шейнман-Топштейн работали над текстом. Продолжали такую работу два вечера. А. Ф. сидел здесь же, ухмылялся, приговаривая: «Поучите, поучите старика, как писать». Полученный результат читают теперь многие. Но вступительная статья – второстепенный, если не третьестепенный элемент этого великолепного издания. Главное – отработанные тексты великого мыслителя. (С. Шейнман-Топштейн: «Алексей Федорович, русский язык позволяет передать оригинал не хуже, чем он звучит по-гречески!»)