Философская оттепель и падение догматического марксизма в России. Философский факультет МГУ им. М. В. Ломоносова в воспоминаниях его выпускников
Шрифт:
Но вклад самого Лосева во все платоновские диалоги заслуживает всяческой похвалы. Ведь совсем не просто понимать скрытую и извилистую суть диалогов Платона. Вступительные очерки А. Ф. к каждому диалогу вдвойне и втройне помогают читателю вникнуть в него.
Вместе с его литературной активностью и обсуждением его трудов философской и околофилософской братией, среди которой появилось немало восторженных почитателей, росли известность и авторитет Лосева как последнего философа Серебряного века русской культуры, к тому же пострадавшего от карательных органов и марксистско-ленинских догматиков. Благодаря энергии Азы Алибековны, заведовавшей кафедрой классической филологии МГУ, и нашим общим усилиям в 1985 г. Лосеву была присуждена Государственная премия. Дом на Арбате, где находилась его квартира, был трансформирован в «Дом Лосева» (за ним, во дворе, возведен его бюст) с библиотекой и небольшим залом, в котором происходят различные философские действа.
Калейдоскоп деканов
Кафедру истории русской философии, возникшую в значительной мере как результат дискуссий вокруг III тома «Истории философии», возглавлял сначала М. Т. Иовчук, а после его отправки в Минск – профессор Иван Яковлевич Щипанов. Он, как и другие преподаватели кафедры, окончил философский факультет еще в МИФЛИ. Со временем здесь появились и выпускники философского факультета МГУ. Ущербность теоретического содержания лекций и семинаров этой кафедры заключалась в том, что оно почти исключительно черпалось в произведениях русских революционных демократов (Герцен, Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Писарев, к которым добавлялись Ломоносов, Радищев). Их проработка в отрыве от западноевропейской философии, идеи которой они во многом (а некоторые и исключительно) развивали, обедняли курсы и семинары, что приводило к значительному падению авторитета кафедры. Студенты выразили его в иронической строфе:
Абсолютная идея завершила полный круг,Вместо Гегеля – Белецкий,Вместо Шеллинга – Васецкий,Вместо Канта – Иовчук!Внутри кафедры возникли тяжелые конфликты между молодыми преподавателями (особенно Е. Г. Плимаком и М. Ф. Карякиным) и Щипановым и Иовчуком, которых резко критиковали за догматический примитивизм преподавания, полное игнорирование теоретически богатого и неоднозначного русского идеализма конца XIX–XX вв. (Соловьев, Бердяев и др.). Эти острые и неприятные конфликты выносились на общие партийные собрания факультета. Руководству кафедры удалось изгнать из ее состава нескольких молодых «бунтарей», заменив их старшими и давно знакомыми им преподавателями (Ш. Мамедов, М. Шестаков). Радикальные изменения в деятельности кафедры, ориентирующейся на все направления русской философской мысли, произошли лишь к началу 1980-х гг., когда умер И. Я. Щипанов и отошел от преподавания М. Т. Иовчук. Теперь ее деятельность стала осуществляться новым поколением преподавателей, ориентировавших преподавательскую и научную работу на произведения весьма компетентных русских дореволюционных идеалистов (Соловьев, Бердяев, Лосский, Ильин, Вышеславцев, Карсавин и других), большинство которых оказались в эмиграции и вели там активную литературную деятельность. Изучение революционных материалистов-демократов отошло на второй и третий план.
Длительное время, как отмечено выше, учение Маркса и Энгельса преподавалось на кафедре истории зарубежной философии, а произведения Ленина и Сталина – на кафедре русской философии. После разоблачения культа личности в 1956 г. была оформлена кафедра истории марксистско-ленинской философии, которой пять лет руководил М. Т. Иовчук, на этот раз прибывший из Свердловского университета. Его сменил профессор Григорий Степанович Васецкий, окончивший в молодости Херсонский педагогический институт и переехавший в Москву. Он работал в аппарате ЦК партии, был одним из друзей Г. Ф. Александрова, который выдвинул его на пост директора Института философии (1946) после ухода с него В.И. Светлова, но проработал в этом качестве лишь до философской дискуссии 1947 г., когда на тот же пост вернулся его друг. Кафедрой истории марксистской философии он заведовал восемь лет, но был снят с этого поста решением парткома МГУ. В его деятельности на посту директора института знаменателен один факт, весьма характерный для морального облика руководящих эпигонов. Как рассказывал мне весьма осведомленный Павел Тихонович Белов (подтверждения я слышал и в самом Институте философии), Григория Степановича как директора «главного учреждения философии» на совете выдвинул в члены-корреспонденты АН СССР М. Б. Митин, давший ему высокую характеристику ученого и администратора. Все присутствующие с этой характеристикой согласились и дружно проголосовали. Когда же открыли секретный ящик, обнаружилось, что все шары, включая и митинский, оказались черными. Об этом скандале доложили секретарю ЦК партии Г. М. Маленкову, который в адрес Митина сказал лишь одно: «Вот сволочь!»
Здесь нелишним будет сказать и о печальной участи самого Г. Ф. Александрова. Председатель Совета министров (после смерти Сталина) Маленков выдвинул его в 1954 г. на пост министра культуры. Многие говорили, что некто Кривошеин,
Дело о «притоне» на даче Кривошеина после смерти Хрущева было дезавуировано, дачу вернули его владельцу, но Александров, увы, не дожил до этого события.
Одним из последствий разоблачения культа личности Сталина стало некоторое оживление философской жизни на факультете и, пожалуй, в еще большей мере – в Институте философии. И там, и на факультете усилились контакты с философами стран социалистического лагеря. Наиболее интересными и плодотворными, по моему убеждению, они оказались с поляками. Дисциплинированные марксисты ГДР в общем твердо держались за догмы «основоположников», не уступая, если не превосходя здесь советских коллег. Значительно отличались от них польские философы. У них не высылали немарксистских, серьезно образованных интеллектуалов старшего поколения, как это было у нас со злополучным кораблем (да и не только с ним), и молодые философы обладали значительно большими возможностями контактов с умудренными стариками. К тому же они довольно интенсивно общались и с европейскими интеллектуалами от философии и не без основания считали себя посредниками между европейской и советской философией, прозябавшей в догмах марксизма, умноженного на ленинизм.
В 1959 г. наш факультет посетила порядочная делегация философского факультета Варшавского университета. Ее возглавляла декан того факультета Янина Котарбиньска. Родившаяся в русской Польше, она великолепно владела русским языком, весьма выделяясь на фоне речи нашего Василия Сергеевича. К тому же Котарбиньска была значительным логиком и много общалась с Софьей Александровной Яновской (о ней вспомню в дальнейшем). В Польше существовала Львовско-Варшавская школа логики, далеко продвинувшая ее математическо-логическое содержание, в то время как на нашем факультете она делала только первые шаги.
В следующем 1960 г. небольшая группа с нашего факультета прибыла на философский факультет Варшавского университета. Я тоже был в ее составе. Меня, как и Богомолова, прибывшего сюда, более всего интересовали контакты с историками философии. Были встречи и коллоквиумы. Я встречался с Брониславом Бачко, специалистом по французскому Просвещению, а с Лешеком Колаковским мы провели довольно длительную беседу у него в квартире. Он тогда только что опубликовал книгу «Личность и бесконечность. Свобода и антиномии свободы в философии Спинозы». Мы говорили не только о ней, но и о политическом попрании философии в СССР, во многом и в Польше. Этого высокоталантливого человека, учившегося у нас в ВПШ, поносил как злостного ревизиониста Нарский, Иовчук и некоторые польские ортодоксы. Гомулка, генсек ЦК ПОРП, его терпел, но Герек выдворил из Польши. Осевший в Оксфорде, Колаковский в конце 1970-х гг. опубликовал огромное, в трех томах, исследование «Основные направления в марксизме», которое многие зарубежные марксологи трактовали как лучшее философское исследование этой идеологии за всю ее историю. У нас оно так и не переведено.
Страдания философии в СССР определялись жестоким догматизмом, в принципе полностью противопоставлявшим ее всем тогдашним философским учениям, трактуемым как «буржуазные». «Пролетарская» философия в России объявлялась ее «ленинским этапом». Правильнее было бы называть ленинизм новым «идеологическим этапом». Сам Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» иногда говорит о марксизме как о «научной идеологии», и множество советских философов повторяли это словосочетание. Но всё же содержание философии, ее «природу», ориентированную на огромное множество явлений и фактов духовной и телесной жизни человечества, невозможно отождествить с идеологией, содержание которой определяется главным образом, если не исключительно, социальным аспектом. Хотя в первые годы советского времени находились отдельные «смельчаки», предлагавшие выбросить философию за борт, но такие заскоки свидетельствовали лишь об их философской неграмотности.