Флэшмен
Шрифт:
К другим отчетам об этом ужасном марше, которые мне довелось читать — в первую очередь Макензи, Лоуренса и леди Сэйл, [33] — я могу добавить лишь немногое. В целом даже сегодня, шестьдесят лет спустя, эти дни вспоминаются как бесконечный кошмар. Лед и кровь, стоны, смерть, отчаяние, крики умирающих мужчин и женщин, завывания гази и гильзаев. Они наскакивали и отлетали, наскакивали и отлетали, — как правило, на обозных, — и так до тех пор, пока не стало казаться, что каждый ярд дороги устлан смуглыми изрубленными телами. Единственным безопасным местом было ядро главных сил Шелтона, где сипаи еще поддерживали подобие порядка. Я намекнул Эльфи, что меня с моими уланами есть смысл направить для охраны женщин, и он тут же согласился. С моей стороны это было весьма предусмотрительный шаг, поскольку атаки на флангах
33
Рассказ Флэшмена об этом отступлении в основном совпадает со свидетельствами иных современников, таких как Макензи, леди Сэйл или лейтенант Эйр. Также в целом верно и изображением им положение дел в Афганистане. Его отчет о смерти Макнотена, к примеру, является самым полным и достоверным из сохранившихся. Разумеется, в нем встречаются пропуски и разночтения — скажем, тут нет ни слова об участии «Джентльмена Джима» Скиннера в переговорах с Акбар-Ханом, — но в общем Флэшмен предстает как достаточно надежный источник в вопросах, которые выходят за пределы его собственной персоны. Читателям, которые пожелают ознакомиться с более обширными и фундаментальными трудами, можно посоветовать хорошо известные монографии как «История войны в Афганистане» Кея (т. 2), «История британской армии» Фортескью (т. 12) и великолепный очерк Патрика Мэкрори «Знаменательная катастрофа».
По мере приближения к Хурд-Кабулу горы по обе стороны становились выше, и вход на этот ужасный перевал напоминал врата ада. Образующие его своды были так высоки, что каменистое дно скрывал постоянный полумрак. Топот ног, вопли дикарей, крики и стоны, раскаты выстрелов эхом отдавались от утесов. На выступах расположились афганцы, и увидев их, Энкетил остановил авангард, так как идти внутрь казалось сущим самоубийством.
Вокруг Эльфи развернулась очередная дискуссия, пока, наконец, у входа не показался Акбар со своими людьми. Тогда меня снова послали к нему, веля передать, что Эльфи согласен выдать шестерых заложников при условии, что Акбар отзовет своих душегубов. Тот согласился, похлопал меня по плечу и заверил, что теперь все будет хорошо. Еще он сказал, что мне стоит быть среди этих заложников, и тогда мы неплохо повеселимся. Меня раздирало надвое: с одной стороны, чем дальше я буду от Гюль-Шаха, тем лучше, с другой — окажется ли достаточно безопасным остаться при армии?
Но все было решено за меня. Эльфи предложил Макензи, Лоуренсу и Поттинджеру вызваться пойти в заложники к Акбару. Это были одни из лучших среди нас, и я полагаю, Эльфи надеялся, что Акбар это оценит. Впрочем, если Акбар сдержит слово, не так уж и важно, кто останется при армии, ведь на пути до Джелалабада сражаться больше не придется. Лоуренс и Поттинджер согласились немедленно, Мак некоторое время колебался. Со мной он держался прохладно — думаю, из-за того, что мои уланы не принимали участия в сегодняшних схватках, а его люди сильно пострадали. Но он не говорил ничего, и, не отвечая Эльфи, стоял, устремив взор на заснеженные хребты. Вид у него был помятый: тюрбан пропал, волосы взлохмачены, накидка запятнана кровью а на тыльной стороне руки запекшаяся рана.
Тут он вынимает саблю, втыкает ее острием в грунт и, не говоря ни слова, подъезжает к Поттинджеру и Лоуренсу. Глядя на его статную фигуру, я испытал некий холодок внутри: сам будучи подлецом, я знал толк в хороших людях, а Мак был одной из главных опор нашей армии. Чертов педант, должен вам сказать, и любитель пофорсить, но самый лучший солдат — даю вам слово — из тех, кого мне приходилось встречать.
Акбар хотел еще и Шелтона, но тот воспротивился.
— Я доверяю этому черномазому ублюдку не больше, чем паршивому шакалу, — заявил он. — Кроме того, кто же будет присматривать за армией без меня?
— Но я ведь все еще при исполнении, — вскинулся Эльфи.
— Угу, — отвечает Шелтон, — вот это я и имею в виду.
Между ними последовал очередной раунд ожесточенной перепалки, закончившейся тем, что Шелтон развернулся и зашагал прочь, а Эльфи принялся стенать по поводу падения дисциплины. Затем прозвучал сигнал о продолжении марша, и мы повернулись лицом ко входу в Хурд-Кабул.
Поначалу все шло довольно хорошо, и нас никто не трогал. Создавалось впечатление, что Акбар действительно держит под контролем своих людей. И тут с утесов вдруг защелкали джезайли, начали валиться убитые, и армия растерянно замерла в снегу. Проход обстреливали
О себе могу сказать, что я не тратил времени даром: пригнув голову к гриве лошади, я пришпорил ее и полетел вперед как проклятый, пробиваясь через массу народа и вознося молитву о том, чтобы меня не настигла шальная пуля. Афганские пони ловкие, как кошки, и моя не споткнулась ни разу. У меня не было представления, где там мои уланы, да это меня и не заботило: каждый сам за себя (да и сама за себя тоже — поскольку я не разбирал через кого скакал). Тряска и скачки были не хуже, чем при стипльчезе, треск выстрелов, эхо тысяч голосов. За все время я притормозил лишь однажды, когда увидел, как пуля вышибла из седла молодого лейтенанта Стюарта: он покатился по земле, не переставая кричать, но останавливаться было не с руки. Не с руки для Флэши, если точнее говорить, а только это и имеет значение.
Сколько времени потребовалось на преодоление прохода, сказать не могу, но когда дорога начала расширяться, а толпа беглецов впереди и по бокам сбавила ход, я натянул поводья. Стрельба ослабела, и авангард Энкетила образовал прикрытие для догоняющих. Из дефиле выливалась огромная масса людей, конных и пеших вперемежку, и выйдя снова на свет они просто валились в снег от смертельной усталости.
Говорили, что в Хурд-Кабуле погибли три тысячи человек, по большей части ниггеров, и мы утратили остатки обоза. Когда мы разбивали лагерь у восточного входа, началась метель, порядок был утрачен совершенно. Даже после наступления темноты продолжали подтягиваться отстающие. Вспоминаю, как пришла одна женщина, всю дорогу несшая на руках своего ребенка. Леди Сэйл ранили в руку, я видел, как она протянула ее хирургу, и зажмурила глаза, пока он вырезал ее — за все время она даже не вздрогнула, старая ведьма.
Помню, как какой-то майор пытался остановить обезумевшую женщину, рвавшуюся назад, искать потерянного ребенка. Он плакал и пытался остановить град ударов, которыми она осыпала его.
— Нет, Дженни, нет! — твердил он. — Она пропала! Будем молиться господу, чтобы он позаботился о ней!
Другой офицер, не помню кто, подхватил снежную слепоту, и ходил кругами, пока кто-то не увел его. Еще один английский солдат, в стельку пьяный, разъезжал на пони и горланил похабную песню. Одному богу ведомо, где он добыл выпивку, но напился, очевидно, здорово, поскольку в итоге свалился в снег и захрапел. Там его и нашли на следующее утро, замерзшего насмерть.
Ночь тоже прошла как в аду, в темноте отовсюду слышались крики и стоны. Сохранилось лишь несколько палаток, в них сгрудились белые женщины и дети. Я не ложился всю ночь, поскольку было слишком холодно, чтобы спать, да пережитый страх не давал. Я уже понимал, что дело идет к гибели всей армии, и моей вместе с ней; попасть в заложники к Акбару тоже казалось не лучшим: по моим догадкам, покончив с армией, Акбар расправится и с пленными. Я видел только один шанс: подождать, пока армия не выйдет за линию снегов, а потом бежать под покровом ночи на свой страх и риск. И если афганцы не поймают меня, этот шанс может сработать.
За следующий день мы едва продвинулись, отчасти из-за того, что все замерзли и устали до последней крайности, но также по причине Акбара, который прислал в лагерь гонца с просьбой не трогаться с места, пока он не снабдит нас провизией. Эльфи поверил ему, вопреки протестам Шелтона. Тот буквально стоял на коленях перед Эльфи, убеждая, что надо продолжать идти пока мы не выйдем за линию снегов. Но Эльфи сомневался в нашей способности проделать даже такой путь.
— Наша единственная надежда на то, что Сирдар, проникнувшись жалостью к нашим тяготам, не оставит нас в этот последний час, — говорит он. — Вы же знаете, Шелтон, он джентльмен, он сдержит слово.