Ганзейцы. Савонарола
Шрифт:
Но этот случай ещё больше увеличил упорство и ожесточение остальных судей. По знаку папского комиссара председатель позвонил в колокольчик. Слуги подняли занавес, скрывавший правую сторону залы, слабо освещённую двумя факелами. На багровом фоне сукна, покрывавшего стены, виднелись всевозможные орудия пыток: подставки различной величины, железные башмаки, гвозди, верёвки, крюки и пр. В одном углу стояли столбы с перекладинами, от которых были протянуты верёвки к большим колёсам; тут же на полу лежали гири, которые привешивались к ногам, чтобы придать большую тяжесть повисшему телу. Кроме того, разложены были воронки, смоляные факелы, кнуты, бичи с железными пулями, пилы, ножи различной величины, молотки, щипцы и другие приспособления,
По знаку инквизитора те же таинственные личности, которые ввели Джироламо в залу, подняли его на руки и понесли в ту сторону залы, где находились орудия пыток. Епископ соренский и инквизитор Торриани набожно перекрестились, после чего все монахи запели хором заунывный псалом и молили милосердного Бога о ниспослании света истины заблудшему человеку, погибающему во тьме греховной.
Два палача скрутили назад руки Савонаролы и связали их на спине концом верёвки, перекинутой через перекладину, между тем как другой её конец был прикреплён к мотовилу. С помощью колеса его подняли кверху до сводов и затем внезапно сбросили с высоты. Падение было так сильно, что слышно было, как хрустнули суставы; из груди мученика вырвался подавленный крик.
— Сознавайтесь, патер! — сказал с притворным смирением инквизитор Торриани, стараясь придать своему голосу убедительный тон.
— Я сознаюсь в том, — ответил Джироламо, — что любил народ и хотел дать ему свободу... я уважал церковь и желал видеть её обновлённой...
Слова эти отчётливо прозвучали среди мёртвой тишины, царившей в зале.
— Поднимите его снова! — крикнул повелительным голосом папский комиссар; и палачи, исполнив это приказание, вторично сбросили с высоты жертву инквизиции. Пытка была повторена до четырёх раз, пока, наконец, Савонарола, изнемогая от боли, пробормотал:
— Господи, сжалься над моей бедной душой!
Судьи надеялись, что наступил удобный момент, чтобы смирить гордость еретика, и воскликнули в один голос:
— Сознайся, что ты служил сатане и хотел ввести народ в соблазн своими проповедями!
Савонарола ничего не ответил и только отрицательно покачал головой.
После этого его трижды поднимали до сводов и сбрасывали с высоты. В последний раз его глаза выступили из орбит; он судорожно открыл рот, но из горла раздался глухой храп, так что с трудом можно было расслышать слова:
— Я сознаюсь, что...
Он не мог кончить начатой фразы, потому что у него изо рта хлынула кровь. Судьи приказали развязать ему руки, после чего палачи положили его на матрац в бесчувственном состоянии.
Доменико Буонвичини и Маруффи подверглись таким же истязаниям, как их настоятель, но не изменили своим убеждениям.
Когда Савонарола опомнился от продолжительного обморока, он должен был выслушать протокол мнимых признаний, сделанных под пыткой, который был прочитан фискалом Франческо Ароне.
Савонарола старался дать себе отчёт в сказанных им словах, но не мог ничего припомнить, кроме того, что вынес невыразимые мучения. В числе присутствовавших монахов он увидел с глубоким огорчением нескольких доминиканцев из монастыря Сан-Марко.
После некоторого молчания он сказал взволнованным, прерывающимся голосом:
— Я признаю за истину всё, что я проповедовал и говорил прежде. Если во время пытки мною были действительно сказаны те слова, которые записаны в протоколе, то я отрекаюсь от них, потому что они были вызваны ужасными мучениями. То, чему я учил народ, всегда останется непреложной истиной, хотя по своей телесной немощи я не мог вынести истязаний, которым подвергли меня, и, быть может, под пыткой сознался в небывалых преступлениях. Поэтому я протестую против прочитанных показаний.
Но папский комиссар, не обращая внимания на его слова, настойчиво требовал, чтобы он письменно подтвердил свои показания. Инквизитор со своей стороны снова отдал приказ палачам схватить подсудимого; но Савонарола отстранил их знаком руки и изъявил согласие подписать ту часть протокола, которая, по его мнению, до известной степени соответствовала фактам. Затем, подписав своё имя, он сказал слабым голосом:
— Я отдаю свою душу Богу и готов принести себя в жертву за свободу народа...
Узника отвели назад в тюрьму, где он без всякой помощи или слова участия был предоставлен своим телесным и нравственным страданиям.
Вслед за тем синьория собралась в большом зале палаццо, где, кроме того, присутствовала многочисленная публика из всех сословий. Фискал Франческо Ароне, прочитав протокол процесса, добавил:
— Я выбрал только немногие места из протокола, потому что если бы я прочёл его от начала до конца и представил все показания узника, то дело приняло бы совсем иной вид. Но нахожу неудобным посвящать всех присутствующих в тайны нашего города.
Это объяснение было ловко придумано, чтобы подорвать последнее доверие народа к Савонароле, так как слова фискала были истолкованы в том смысле, что настоятель Сан-Марко выдал многие важные тайны, которые были сообщены ему на исповеди. Таким образом принят был систематический способ действий, чтобы уронить учение реформатора. Враги его намеренно умалчивали о вынесенных им мучениях и только выставляли на вид тот факт, что он сознался в своей виновности. Грубая, невежественная толпа всё ещё была раздражена против него за неудавшийся суд Божий; и даже его приверженцы не могли понять, что человек, который изгнал именем Божиим Медичи из Флоренции и смирил честолюбие Карла VIII, не в состоянии был совершить чудо.
Официальный защитник Савонаролы Анджело Пандольфини употребил все усилия для спасения своего клиента, но противники несчастного монаха были слишком сильны и многочисленны. Гонцы один за другим привозили из Рима папские буллы, в которых расточались обещания и угрозы, в то время как Медичи со своей стороны не щадили денег.
Наконец 22 мая 1498 года составлен был приговор, по которому Савонарола и его двое товарищей были осуждены на смертную казнь. Трое подсудимых присутствовали при чтении приговора перед судом. На лице Джироламо не выразилось ни малейшего волнения; он обнял своих верных приверженцев и убеждал их не терять присутствия духа до последней минуты. Затем он поднял глаза к небу и, подобно распятому Христу, молил Бога простить его врагов и ниспослать благословение на ослеплённый народ.
Для флорентийцев наступили дни волнения и напряжённого ожидания. Те, которые в глубине души всё ещё были убеждены, что стремления Савонаролы угодны Богу, надеялись, что ради него совершится чудо, между тем как другие, убеждённые в его сношениях с сатаной, ожидали, что он в критическую минуту спасёт себе жизнь с помощью волшебства.
В это время Савонарола готовился к смерти. Не раз воображение рисовало ему дни счастливого детства, когда он сидел на коленях любящей матери и приносил ей цветы, нарванные в поле. Затем он представлял себя в отроческом возрасте, когда в нём впервые пробудились те высокие стремления, которые впоследствии прославили его имя. Все эти сладкие воспоминания были связаны с Феррарой, где он прожил лучшее время своей жизни. Пребывание в Болонье и тяжёлое испытанное им горе дали другое направление его деятельности. Отсюда мысли узника невольно переносились во Флоренцию, где уважение народа, для которого он столько раз жертвовал жизнью, подняло его на недосягаемую высоту.