Гауптвахта
Шрифт:
Злотников подаёт команду:
— Ничего не сволочь! Всё правильно! Нечего смотреть на мясо — его ЖРАТЬ надо!
Кац очень спокойно объясняет Полуботку:
— Понимаешь: караульщики обычно всё мясо тщательно выбирают и съедают. Это, должен заметить, случай уникальный.
Полуботок, подивившись происшедшему, продолжает есть.
И все остальные тоже едят и ни о чём уже, кроме еды, не думают. Чавкают рты, стучат-звенят ложки-миски.
Появляется начальник гауптвахты —
Безупречные — одежда и телодвижения. Безумные, сатанинские чёрные глаза и чёрные волосы.
Домброва молча становится возле часового, у самого выхода, и смотрит на едящих. Губари искоса поглядывают на него. Сидящие к нему спиною — не видят его и не слышат; они чувствуют его затылками, всем телом. Этим — страшнее всего, ибо опасность подступила к ним сзади, а оглянуться нельзя, и нельзя встретить её лицом к лицу.
— До конца обеда осталось тридцать шесть секунд! — сообщает Домброва. Разумеется, никакого секундомера у нет и в помине.
Все лихорадочно жуют и глотают.
— Встать! Обед окончен!
Все разом вскакивают — и те, кто доел, и те, кто не успел.
Но один солдат замешкался с ложкою каши и поднялся позже всех.
Тишина.
Затем вопрос:
— Фамилия?
— Рядовой Жуков! Десятая камера!
— Рядовой Жуков. Если я добавлю вам ещё двое суток, вы тогда научитесь вставать из-за стола вовремя?
— Так точно, товарищ старший лейтенант!
— Договорились. Двое суток!
— Есть двое суток!
Двор гауптвахты.
Арестанты выстроились в одну шеренгу. Все они в шинелях, в шапках и без ремней. Молча и трепетно ждут.
Появляется старший лейтенант Домброва.
Жуткая тишина.
Страшный взгляд чёрных и безумных глаз Домбровы скользит по стоящим навытяжку губарям. А ведь команд «Равняйсь!» и «Смирно!» ещё не было!
Тишь. Трепет.
— Равняйсь! — кричит Домброва. И затем выдерживает длинную паузу. — Смиррр-НО! — Опять пауза. Да ещё какая! — Вольно! — Стеклянный взгляд, переходящий с одного лица на другое. Медленные, но твёрдые шаги вдоль оцепенелого строя. — Те, кому сегодня освобождаться, — шаг вперёд!
Несколько губарей выступают вперёд.
Домброва неспеша подходит к первому из них. Это стройбатовец-оппозиционер, убеждённый сторонник анархии, пьянства и самовольных отлучек.
Домброва долго, до ужаса долго изучает эту поросячью рожу с куркульским курносеньким носиком и по-собачьи подхалимистыми глазёнками.
— Бандит! Уставы учил?
— Так точно, товарищ старший лейтенант!
— Знамя части.
— Знамя части?.. Поросячья Рожа мнётся. — Знамя части есть… Ну, оно, значит, есть символ воинской доблести и славы! И оно ещё является этим… как его?.. Напоминанием! Вот! Напоминанием оно является о священном воинском нашем долге!.. — Поросячья Рожа вдруг не выдерживает чего-то и осекается, облизывает пересохшие губы.
— Не знаешь. За дополнительные трое суток успеешь выучить статью «Знамя части»?
— Так точно, товарищ старший лейтенант!
— Договорились. Добавляю трое суток.
Домброва переходит к следующему.
— Рядовой Мальцев. Отдание воинской чести.
Мальцев выдыхает из себя:
— Все военнослужащие обязаны при встрече (обгоне) отдавать друг другу честь, строго соблюдая правила, установленные Строевым Уставом! Подчинённые и младшие по званию отдают честь первыми!
— Дальше!
— Военнослужащие обязаны, кроме того, отдавать честь: Мавзолею Владимира Ильича Ленина! Братским могилам воинов, павших в боях за свободу и независимость нашей Родины!..
— Понятно. Отпускаю.
Переходит к третьему солдату. Долго и страшно смотрит на него.
— Рядовой Кузьменко. Ко мне ты попадаешь уже — в седьмой раз! Случайно люди попадают сюда один раз. Ну, два. А в седьмой раз — случайно не попадают.
Пауза. Тишина. Оглушительный грохот сердечных клапанов. Затем дикий и почему-то истеричный вопль:
— БАНДИТ!!! ОТДАМ ПОД ТРИБУНАЛ!!! — И вдруг спокойным и нормальным голосом Домброва продолжает: — Твой дружок сегодня отправился на десять лет. Учти: я могу отправить тебя туда же и настолько же. Это вполне в моих силах. И это моё последнее предупреждение тебе.
У Кузьменки красные пятна идут по лицу от нервного перенапряжения.
— Так точно, товарищ старший лейтенант! — А губы бледные, дрожащие.
— Пока добавляю трое суток. А там посмотрю, сколько ещё добавить. — Переходя к следующему: — Ну а ты, бандит, учил Уставы?
Камера номер семь.
Лишь один Злотников сидит, откинув спину на печку-голландку. Все остальные сидят прямо, по Уставу. Все под впечатлением от давешнего построения во дворе.
Тяжкое молчание. Наконец Полуботок сдавленным голосом выговаривает:
— Страшный человек он — этот старший лейтенант Домброва.
— А ты как хотел? — отвечает ему Злотников. — С нами, падлами, только так и надо.
— Ну, так уж и «падлами»! Разве все мы падлы?
— Все! И он — прав! Его дело — душить! Наше — сдыхать!
Бурханов тоже обретает дар речи:
— Да-а, наш Домброва — ого-го! В гроб загонит и глазом не моргнёт… Говорят, поляки — они все злые.
Полуботок вспоминает:
Ротная канцелярия. Он сидит недалеко от двери командирского кабинета. Там, за дверью, слышны весёлые голоса, детский смех, женский хохот.
Дверь со стороны коридора открывается. Входит старший лейтенант Домброва — великолепный штатский костюм, в руках — цветы и коробка с подарком. А глаза — совсем не безумные и не сатанинские, а добрейшие.