Гавайская петля
Шрифт:
Он почти не помнил, как скатился с камня и брел к берегу, обнимая гигантскую медузу – скользкое желе с отростками. Брести (или плыть) было, в сущности, метра четыре. Временами сознание включалось. Павел полз по берегу, шатался среди дымящихся останков «Мерседеса» и даже мысль отметил полезную – нельзя оставаться в этом местечке с грудой железа – скоро к месту падения начнут съезжаться экскурсии, а ты как-никак покойник, и не стоит твоих врагов убеждать в обратном.
Он привалился к скале, посмотрел наверх… и дальше пришлось передвигаться ползком, поскольку ноги не держали. Он полз по мягкому песку, едва ворочая отбитыми ногами, карабкался на каменные барьеры, преграждающие дорогу, терял сознание, снова приходил в себя. Где-то по курсу уже маячили хижины рыбацкого поселка – убогонькие, на высоких сваях, похожих на куриные ножки, кое-как сколоченные из досок, обмазанные глиной.
Павел полз по глубокой канаве, обитой горбылем, по рыбьей чешуе, по кишкам морских тварей и почти не воспринимал чудовищный запах, царящий здесь. Запутался в обрывках сети, валяющихся на подступах к сараю, так и полз в обрывках, вскарабкался на дощатый настил – весь в чешуе, как жар горя…
Он очнулся от хриплого лая, открыл глаза – и не смог ни испугаться, ни отпрянуть. На него бросалась огромная и, безусловно, бешеная собака – вся в коростах, волдырях, сверкала воспаленными глазами. Ее оттаскивал за ошейник перепуганный мальчуган в лохмотьях и с большими глазами. Туманов закрыл глаза – может, видение само исчезнет? И, кстати, исчезло. Когда он снова очнулся, то как-то не почувствовал себя обглоданным бешеным зверем. Но все болело. Над ним склонялась девушка в простеньком платье (он решил было, что сшитом из картофельного мешка) – заглядывала в глаза, отводила зачем-то веки, что-то быстро и тихо говорила. Ее черные как вороново крыло, волосы были стянуты резинкой на затылке, широкое лицо, скуластое, глаза небольшие, но удивительно круглые, на шее висело ожерелье. Она закатала ему рукав, щупала зачем-то пульс, расстегивала тесный камуфляж, прикладывала ухо к груди. Ну точно специалистка по излечению редких болезней, решил Туманов. Девушка слезла с настила, попятилась из сарая – она была маленькая, широкая в кости. Павел со скрипом повернул голову, стал смотреть, как она что-то втолковывает мальчугану с большими глазами, неустанно тыкая пальчиком в его сторону. Собака не гавкала – стояла, прижавшись к мальчишке, и заразительно зевала. Впрочем, временами вспоминала о наличии чужака, косилась в его сторону и приглушенно ворчала. Она уже не казалась такой ужасной, как в момент пробуждения.
Следующий приход в этот мир был более терпимым. Но боли в сочленениях продолжали изводить. Он лежал примерно в том же сарае – между досками было столько щелей, что окрестности прекрасным образом просматривались. Туманов находился на окраине рыбацкого поселка. Черные скалы с одной стороны, с другой – приземистые постройки, заткнутые соломой и с крохотными окнами. Позади – такие же сараи. Глухо рокотал прибой, пронзительно пахло йодом, рыбьей чешуей. Половину сарая занимал нехитрый рыбацкий скарб – смотанные сети, разобранный на части лодочный мотор, какие-то багры, колы, деревянные штуковины, похожие одновременно и на грабли, и на лопаты. Павел лежал теперь не на жестком дощатом полу, а на циновке, имеющей некоторую мягкость. Рядом на коленях стояла девушка, держала алюминиевую миску с теплой водой и относительно чистой тряпкой смывала с лица все, что на нем было, – кровь, грязь, водоросли. Ее личико было предельно сосредоточенно, она прикусила губу от усердия. В углу, скрестив худые ноги, почесывая расцарапанные коленки, сидел пацан (теперь без собаки) и скабрезными замечаниями комментировал действия девушки. Его мордашка уморительно кривилась, он вытягивал губки, чмокал ими с большим значением, утробно выговаривал что-то вроде «О-е-ей», без всяких условностей начинал подаваться взад-вперед, сопровождая движение туловища синхронными помахиваниями рук, после чего заразительно смеялся. Девушка раздраженно отмахивалась от этого «ангелочка». Путем нехитрых умозаключений Туманов пришел к выводу, что имеет дело с братом и сестрой.
Девушка выжала тряпку и стала протирать Туманову грудь. Он дернулся – раздели! Глянул на себя – да нет, штаны на месте. А куртка в сложенном виде лежала под рукой – он мог до нее дотянуться, если бы вдруг нашлись силы.
От резкого движения тело будто взорвалось. Кровь прилила к голове, такое ощущение, что в ней что-то лопнуло. Павел повалился на циновку, начал судорожно вспоминать, что ему известно об аневризмах и лопнувших кровяных сосудах, кроме того, что люди от этого умирают. Девушка погладила его по голове, сказала шепотом несколько приятных успокаивающих слов – они звучали так красиво и мягко… Парнишка саркастически хихикнул. Она приподняла Туманову голову, поднесла к губам шершавую деревянную баклажку, заставила выпить. Он не понял, что это было, желудок мгновенно завязался в морской узел, от горечи всего перекорежило, и… мигом пришло расслабление.
Следующее пробуждение было менее приятным. Он лежал в сарае один – как остров в океане, а снаружи доносились мужские голоса. Не сказать, что на пороге, но и не за тридевять земель. «Посетителей» было по меньшей мере трое. Утробно рычала собака, в какофонии голосов прослушивался детский – пацаненок тоже участвовал в разговоре. Скрипнули доски, в сарай, воровато озираясь, забралась девушка, прижала палец к губам – и глаза ее чудесным образом увеличились вдвое. А ей идет бояться, машинально отметил Туманов. Опомниться не успел, как она свалилась перед ним на корточки и стала скатывать в трубочку вместе с циновкой. Вот так сила у простой девчушки из рыбацкой семьи! Туманов обомлел, он не мог пошевелиться, стиснутый со всех сторон, а она загнала его в угол и стала заваливать пустыми мешками, сетями, бесполезным хламом. Ему удалось отогнуть носом циновку. Он видел, как в окрестностях сарая рыщут какие-то мужики. В болтающихся брезентовых штанах, по пояс голые, со впалыми животами – не похожие на подручных Крэйга. Ну и что, что не наемники, уныло подумал Павел. Местные рыбаки тоже работают на Крэйга. Просто вынуждены этим заниматься, если хотят, чтобы не трогали их семьи и нехитрый морской бизнес. Тело Туманова не нашли – стало быть, имеются резонные сомнения в его кончине… Он видел, как один из мужиков заглянул в канаву, что-то там потыкал стволом доисторической берданки. Заскрипела дверь – кто-то сунулся в соседний сарай, начал громко ругаться, когда на голову свалилось весло. Девушка отпрянула – и когда на пороге возник неряшливый гаваец с бельмом на глазу, она уже сидела, скрестив ноги, у разобранного мотора и ковырялась в его внутренностях. Лучшего, конечно, не придумала. Женщина, ковыряющаяся в моторе, – зрелище абсурдное и способное насторожить даже не богатого на интеллект человека. Он уставился на нее, поморгал, что-то спросил. Девчушка огрызнулась. Он заржал, вторгся, топая сапожищами, посмотрел по сторонам, задержался взглядом на куче хлама у дальней стены, из которой, если присмотреться, торчали ноги в ботинках и один глаз. Девушка поднялась, в ее глазах мелькнул испуг, подошла к парню. Тот оскалился, похлопал ее по попе. И снова уставился – на то, куда не должен был смотреть. А пацаненок оказался смышленее, чем мог показаться. Сквозь щели было видно, как он нагнулся к собаке, что-то ей шепнул. И псина оказалась не промах – метнулась к сараю, запрыгнула на порог и обрушила на парня бешеный лай. Тот подпрыгнул от неожиданности, начал громко разоряться, орать на собаку, потом выхватил из кучи какую-то палку, принялся гоняться за псиной по двору.
В сарай он больше не вернулся.
Последующее пробуждение было мирным, комфортным и каким-то семейным. Туманов лежал на циновке, укутанный пропахшими специфическими ароматами покрывалами, в голове было жарко, ноги были ватными. Но чувствовал он себя, как ни странно, комфортно. За «окном» практически стемнело. Горела свеча в жестяной банке – вроде тех, в которых во времена всеобщего равенства и братства в родной стране продавали селедку. Девушка поила его из глубокой плошки наваристым бульоном. Вкус был так себе, но жира – с избытком. Павел откинулся, поблагодарил глазами. Она улыбнулась. Облик ее перед глазами был вполне художественным. Тени прыгали по лицу, одна сторона худо-бедно освещалась, другая пряталась в тени. Блестели глаза – загадочным неземным блеском. Она их распахнула, приоткрыла ротик, когда он всасывал в себя остатки бульона. Тихо засмеялась, отставила плошку. Туманов погладил девушку по руке – это было все, на что хватило нежности. Она легла рядом, прижалась к нему, положила руку ему на грудь. «Теперь ты раб», – подумал Туманов. А что плохого? Остаться навсегда в деревне, принять местное вероисповедание (чему тут, кстати, поклоняются?), нарожать кучу детишек, забыть, что на Земле есть какие-то другие острова и страны…
Он забылся тяжелым сном. Последнее, что помнил, кто-то сдавленно хихикал под крыльцом. Пробудился рано утром от грохота прибоя. Распахнул глаза, сделал попытку привстать. Боль не проходила – он откинул голову, начал обливаться потом. Сквозь щели просачивался тусклый свет. Солнца не было. Штормило – с грохотом разбивались волны о скалы. Девушка стояла перед ним на коленях и смотрела на него. Ее волосы были распущены, руки покоились на коленях.
– Спасибо тебе… – прошептал Туманов. – Ты понимаешь по-английски?
Она пожала плечами и виновато улыбнулась. Какая милая непосредственность. И сколько нам? Шестнадцать, семнадцать? Ну ничего, какие ее годы…
– Я Алекс… – Туманов положил руку себе на грудь. – А ты?
Девушка подумала и шепотом поведала:
– Амун.
«Прекрасное имя», – удивился он.
– А у тебя отец, мать есть? Старшие братья, кто там еще… – он покосился на щель. Картина за бортом не менялась. Посторонние отсутствовали. Даже пацаненок усвистел куда-то. Только собака помахивала обрубком хвоста на крыльце лачуги и что-то (или кого-то) ела.
Амун задумалась над его словами и виновато развела руками.
– Ума не приложу, что ты хочешь этим сказать, – проворчал Туманов. – Ну ладно, будем надеяться, что отца, матери, а тем более старших братьев в округе не предвидится.
Он потянулся к своей куртке, положил ее на колени, начал выворачивать карманы. Сотовый телефон превратился в бесполезный кусок металла. Можно ради смеха выяснить, как тут с электричеством или, скажем, с зарядными устройствами, но лучше не утруждаться. Как у Жванецкого: хорошая вещь, а включаешь – не работает. Он раздраженно отбросил телефон, девушка что-то ойкнула, кинулась ловить – ну конечно, хорошая вещь, в хозяйстве пригодится. Орехи колоть можно. Документы Сбруева превратились в кашу. От сигарет вообще ничего не осталось. Доллары оказались более стойкими – их можно было просушить и вновь использовать на рынке товарно-денежных отношений. Туманов разлепил купюры, положил перед девушкой.
– Возьми, Амун. Мне нужно на Хаву.
Она старательно наморщила лоб. Потом двумя пальчиками взяла одну банкноту, подумала, взяла вторую, третью, пересилила себя, чтобы не взять четвертую, и сунула мокрую наличность за вырез платьишка. «Справедливо, – подумал Туманов. – Вот она – щемящая человеческая честность».
– Хава, – повторил он. – Понимаешь, Амун – Хава? – Для убедительности он ткнул пальцем себе в грудь, изобразил указательным и средним пальцем шагающего человечка и в третий раз произнес: – Хава. – Уж должна знать про такой остров.