Генерал-фельдмаршал Голицын

Десятсков Станислав Германович

Двинулись к Кремлю. Впереди по пять и шесть человек в ряд шли полковники и стольники, капитаны и поручики. За ними гарцевали на конях ротмистры и хорунжие, московские дворяне и жильцы. Дворянское ополчение так и блестело при июльском солнце. Московские дворяне все уже побывали дома, принарядились и убрались. Поблескивали на солнце дедовские шеломы и кольчуги, сверкали сабельки. «Вид воинства грозен, да только видел, как бежало оно от легкокопытных татар в Черной долине!» — горько усмехнулся Дмитрий Михайлович, которому было поручено подравнивать ряды расходившихся ополченцев, дабы не съезжали с проезжей

части, не давили» высыпавший на улицы столичный люд.

У Кремлевского дворца торжественное шествие встретил старшой из братьев-царей Иван Алексеевич, а у угла Грановитой палаты — патриарх Иоаким, отслуживший затем в Успенском соборе благодарственный молебен за счастливое возвращение. «Слышь, Дмитрий, патриарх-то не здравницу за победу возглашает, а поздравляет нас как странников с возвращением. И царя Петра на встрече нет… Сие — знак», — успел-таки шепнуть князю Дмитрию из-за спины Ванька Бутурлин. Этот уже с утра пропустил чарку, так и дыхнул перегаром. Но молвил верно — царь Петр крымских воителей не приветствовал.

«Да и с чем нас приветствовать? Второй раз прогулялись на Крым, уложили тысячи ратников да государеву казну потрясли. России В том никакой выгоды…» — с печалью размышлял Дмитрий Михайлович, когда после молебна вместе с другими воеводами и стальниками был зван наверх и жалован царем Иваном и правительницей «к руке».

Царь Иван смотрел на всех отсутствующим взглядом, словно витал где-то в облаках, а у царевны стояла в глазах тревога и женская ручка подрагивала — отметил про себя князь Дмитрий. За столом, который накрыли потом «служилым людям», один начальник Стрелецкого приказа Федька Шакловитый да пьяный Ванька Бутурлин веселились от души.

— Федька, конечно, рад, что благополучно вернулись из похода в Москву отборные стрелецкие полки, но того не ведает, что стрельцы в этих полках потеряли многих товарищей и на него, Федьку, ох злы! — усмехнулся сидевший за столом рядом с Дмитрием Михайловичем стольник и воевода Низового полка Дмитриев Мамонов. — Мой-то полк рядом со стрельцами шел, и я слышал их речи: «Послал, мол, нас Федька в поход, а сам у царевны, пока князь Василий полки ведет, под бочком на лебяжьем пуху косточки греет. Погоди, вернемся на Москву, мы ему те косточки переломаем!» — Мамонов с трудом подцепил соленый рыжик и с грустью, по-дружески, заключил: — А вообще-то скучно все, Митя!

А дальше вышло еще скучнее.

Хотя через четыре дня после торжественного въезда войска Софья и устроила между воеводами благодарственное молебствие в Новодевичьем монастыре по случаю победы, в Москве только посмеивались, ведая, что никакой великой победы у Перекопа не вышло.

Знали я то, что царь Петр отказался сначала утвердить заготовленный Софьей манифест о наградах и пожалованиях за Крымский поход.

Уговорил Петра подписать манифест его ближний боярин и кравчий князь Борис Алексеевич Голицын. Сидели в маленькой горенке в Преображенском. Мать Петра Наталья Кирилловна в креслах, боярин на простом табурете, а сам Петр примостился на подоконнике открытого окна, жевал яблоко.

«Хотя вырос и возмужал за это лето после бесконечных воинских учений с потешными, но ум-то у него зелен! — усмехнулся про себя хитрый царедворец, когда Петр снова отмахнулся от просьбы

матери подписать наградной манифест.

— Да какую такую Васька Голицын викторию в Крыму одержал, ежели даже слабую перекопскую фортецию на штурм не взял! — горячился Петр, обращаясь не столько к матери, сколько к Борису Алексеевичу. — За что же этому горе-воеводе и его начальным людям награды жаловать? — Голос у Петра был резкий, высокий, еще юношеский голос, но чувствовались в нем уже басовитые мужские октавы. «Сильный будет царь!» — еще раз подумал князь Борис и снова поздравил себя с тем, что вовремя перешел на петровскую сторону.

Боярин улыбнулся, как бы поражаясь юношеской горячности, но заговорил степенно, по-государственному:

— Оно так, оконфузился Васька под Перекопом. Но простые-то ратники и воеводы разве в том повинны? А тебе, государь, станешь самодержцем, с этим войском дело иметь, другого у тебя пока нет! Не дашь наград воеводам, царевне Софье и ее фаворитам ой какой подарок сделаешь! Ведь тогда все начальные люди за ней пойдут.

— Верно говорит боярин, Петруша! — Матушка Наталья Кирилловна с нежностью посмотрела на свое ненаглядное чадо. Добавила: — Ты Бориса Алексеевича слушай, он жизнь знает! — Сама она в эти дни полностью положилась на своего боярина. Хоть и противного голицынского корня, да что поделать, ежели среда Нарышкиных скудоумна. Это она простым бабьим умом понимала и за своего советчика держалась крепко.

— Жизнь знает? — Петр выбросил яблоко в окошко, вскочил, стал мерить горенку широченными шагами. — Да ведаешь ли ты, Борис Алексеевич, что, будь я у Перекопа, я бы с одними своими потешными ту крепостцу взял? Потому как обучаю я свои полки новому строю.

— Может, и взял, государь! — улыбнулся Борис Алексеевич. — По только до Перекопа ведь дойти еще надо — через безводье, бездорожье, жару, татарские наезды пробиться! И простые воеводы и ратники, а не Ванька Голицын это сделали. И награду им дать нужно!

По Петр вдруг махнул рукой на своего советчика и показал в окно, где на лугу были выстроены преображенцы и семеновцы, спросил заветное:

— А что, ежели я с ними не в Крым, а на Москву двинусь? Москва-то рядом!

— Так-то оно так, Петр Алексеевич, но токмо у тебя шестьсот мальцов, а в Москве одних стрельцов двадцать тысяч да солдатские полки Гордона! — посуровел боярин. И добавил: — Из римской истории ведомо, что когда Юлий Цезарь перешел Рубикон и начал гражданскую войну, с ним были легионы ветеранов, и то ему понадобились годы, чтобы сломить Гая Помпея. А ты с мальчишками и конюхами на Москву идти вздумал. Да стрельцы, как один, против тебя встанут — ведь они свои дома защищать пойдут. И перебьют твоих мальцов в первый же день! Нет, тут иное потребно!

— Что же делать-то, научи, боярин! — тяжело вздохнула Наталья Кирилловна.

— А то и делать, что делают с неприятелем. Нельзя взять силою, надобно брать хитростью. В случае нужды не на Москву надобно идти, а в Троице-Сергееву лавру удалиться. Сама Софья семь лет назад, когда боролась с хованщиной, в том пример дала. В лавре тебя, государь, всегда укроют — патриарх Иоаким-то ревнитель старинного благочестия и не очень доволен порядками, заведенными ныне Софьей в Кремле на польский манер.