Гений
Шрифт:
– Ну прямо оскорбленная невинность! Посмотрите на него. Сам же трахал, и сам же возмущается.
– М-да. Не хочу тебя расстраивать, но он не стоит тех денег, которые ты ему платишь. Я с ней действительно спал однажды, но это было задолго до того, как мы начали работать над делом.
– Я тебе не верю.
– Хочешь верь, хочешь нет. Это правда.
– Меня-то ты не трахал. Значит, трахал кого-то еще.
– Ты что, совсем тронулась? Я в больнице лежал.
– И что?
– И то. Я не мог… Я не собираюсь об этом говорить.
– Скажи, что ты ее трахнул.
– Я уже сказал… А ты теперь все время будешь одно и то же твердить?
– Что?
– «Трахнул, трахнул, трахнул».
Она засмеялась:
– А как еще это называется?
– Это называется «не твое дело».
Она в одну секунду взлетела из кресла с бокалом наперевес. Я присел, бокал врезался в стену и разлетелся вдребезги. Ксерокс весь засыпало осколками и залило виски.
– Ну давай, повтори. Скажи, что это не мое дело.
Я медленно выпрямился с поднятыми руками. На ковре, в том месте, где стоял бокал, осталось влажное пятно.
– Когда ты ее трахнул?
– Зачем тебе?
– Когда?
– Месяца два назад.
– Когда?
– Я же тебе сказал.
– Точнее.
– Тебе точную дату и время назвать?
– Днем? Или ночью? В постели? Или на диване? Или на кухонном столе? Поделись с нами, Итан, народ хочет знать.
– Не помню точно числа. – Я помолчал. – В ночь похорон.
– А! Круто, ничего не скажешь.
Я подавил желание заорать на нее.
– Не понимаю, чего ты так расстраиваешься. Можно подумать, ты ни с кем другим за последние шесть лет не спала.
– А ты?
– Спал, конечно. Ты же знаешь.
– А я нет.
Что тут скажешь. В обычных обстоятельствах я вряд ли бы в это поверил, но не сейчас. Сейчас она точно говорила правду.
– Уходи, – сказала она.
– Мэрилин…
– Вон.
Я вышел в коридор и сел в лифт. Меня штормило, голова раскалывалась от услышанного. Похоже, мы друг друга не совсем понимали. И главное, мы не одинаково понимали основные принципы построения наших отношений. Кто-то вовремя не сформулировал это вслух. Сколько ошибок! Двери лифта открылись на первом этаже. В кабину ворвались волны грохочущей музыки. Народ веселился вовсю. Я взял пальто и вышел на улицу. С неба падали огромные снежинки, похожие на хлопья взбитых сливок. Надвигался буран.
Интерлюдия: 1939 год
Врачи – такие же люди, как и все остальные. И, как и все остальные, они боятся его. Боятся сказать правду. Это сводит его с ума. Ему позвонил главврач и начал блеять что-то невразумительное. Одно и то же, по кругу. Льюис не понимает, чего он хочет. Денег? Еще? Да ради бога. Он и так платит заоблачные суммы на содержание дома, Берта ужасно злится из-за этого. С чего бы только? Она сама обо всем и договаривалась. И деньги переводятся со счетов, к которым она в жизни отношения не имела и куда не вложила ни цента.
Льюису все равно. Больше так больше. По правде сказать, он с удовольствием платил бы больше. Отдавал, отдавал, отдавал, пока не остался бы без последней рубашки. Окровавленный и разбитый. Только ничего у него не выйдет, слишком он богат, разориться не получится. Простым чеком не откупишься, а по-другому замаливать грехи Льюис не умеет.
Он слушает главврача, пытается вникнуть и пересказать суть Берте. Она стоит рядом и от злости скрипит зубами.
– Он говорит… Погоди секундочку… Он говорит… Будьте добры, повторите.
Терпение Берты лопается, и она выхватывает у него из рук трубку:
– Еще раз, и выражайтесь яснее, пожалуйста.
За следующие полторы минуты раздражение на ее лице сменяется недоумением, недоумение – яростью, ярость – решимостью, потом снова появляется ничего не выражающая маска, такую Берта надевает в кризисные моменты. Она отрывисто произносит несколько слов и вешает трубку.
– Девчонка беременна.
– Не может быть.
– Милый, – говорит она и звонит в колокольчик, призывая горничную, – как видишь, может.
– Что ты собираешься делать?
– А какой у нас выбор? Ее нельзя там оставлять.
– И что ты плани…
– Не знаю. Ты мне не даешь подумать.
В дверях появляется горничная.
– Вызовите машину.
– Да, мэм.
Льюис смотрит на жену:
– Что, прямо сейчас?
– Да.
– Но ведь сегодня воскресенье.
– И что?
Ему нечего ответить.
– У тебя есть другие предложения? – спрашивает Берта.
Нет у него предложений.
– Тогда беги одевайся. Надо ехать.
Льюис одевается и пытается понять, как он оказался в такой ситуации. События в его жизни, кажется, совершенно не имеют между собой связи. Он был там, теперь он здесь. И как он сюда попал? Непонятно.
Льюис ищет расческу, лакей находит ее и протягивает хозяину.
– Большое спасибо, – говорит ему Льюис. – Дальше я сам, вы свободны.
Лакей молча кивает и удаляется.
Льюис снимает рубашку и рассматривает себя в зеркале. За последние восемь лет он здорово постарел. Раньше зубья расчески застревали в его густых прядях. У него была гладкая кожа. И никаких слоновьих складок – а теперь они появляются, стоит только нагнуться. И подтянутого живота больше нет. Нет стройного, сильного и успешного бизнесмена. Есть дряблое брюхо и жирок на ребрах. Бедра стали широкими, почти женскими, зад раздался. Льюису неприятно на себя смотреть. Не всегда он был таким.