Гений

Келлерман Джесси

– Что?

– Из-за тебя я чувствую себя виноватым, а ведь я ни в чем не виноват.

– Я же с тобой согласилась.

– На словах. А на самом деле нет.

– Сам-то понял, чего сказал?

Я проводил ее до метро.

– Не объешься канапушками, – сказала Саманта. – Увидимся в следующем году.

Она встала на цыпочки, поцеловала меня в щеку и ушла. А я так и стоял столбом, глядя ей вслед.

Назвать рождественскую гулянку Мэрилин праздником было бы святотатством. На празднике подвыпившие коллеги по работе собираются в кружок вокруг бадьи с пуншем и оглаживают друг друга под гитару Бинга Кросби. В галерее Мэрилин Вутен все это действо скорее напоминает образцово-показательное открытие выставки. Туда невозможно не явиться, и все являются, даже если погода совсем уж мерзкая. Вне зависимости от объявленной темы праздника – «Подводные ковбои», «Список покупок Энди Уорхола», «Наш ответ яппи» – Мэрилин всегда нанимает один и тот же оркестр, ансамбль из тринадцати музыкантов-трансвеститов. Репертуар у них тоже неизменный: мелодичные инструментальные каверы на песни Билли Холидей и Эллы Фитцджеральд. Называется ансамбль «Свинг в полный рост».

Поскольку я был очень занят расследованием, маскарадный костюм для мероприятия совершенно вылетел у меня из головы. Куда я дел приглашение, тоже, убейте меня, не помнил. А значит, и «темы» не знал. Если бы я спросил кого-нибудь из приглашенных, сразу стало бы очевидно, что мы с Мэрилин не разговариваем, и тут же поползли бы скандальные слухи. В тот момент я еще искренне верил, будто это дело касается только нас двоих.

Короче, приехал я в обычном костюме и, как оказалось, попал в струю. Вокруг меня веселилась толпа народу, и все были одеты так, словно их только что избрали в правительство Буша. Правда, маски у меня не было, поэтому на меня пялились и пытались угадать, кого я изображаю. Никаких нервов не хватит слушать полчаса про то, как ты похож на сенатора Дональда Рамсфелда.

– Да ладно тебе, он ничего плохого в виду не имел, – утешила меня Руби.

– Ничего плохого – это как?

– А у него очень впечатляющие скулы, – встрял Нэт.

Я попытался смешаться с толпой. Меня спрашивали, хорошо ли я себя чувствую, я трогал последний оставшийся на виске пластырь и говорил: «Кора и древесина головного мозга не пострадали». Кто-то пытался обсудить со мной художников и выставки, о которых я и слыхом не слыхивал. Согласитесь, жизнь идет вперед ужас как быстро. Уехал на месяц и выпал, учи все заново. В общем, я не знал, о чем они говорили, да и не хотел знать. Я присоединялся к какому-нибудь кружку, включался в беседу и через пару минут терял нить рассуждений, завороженный вереницей проходящих мимо персонажей: Дик Чейни, снова Дик Чейни, Кондолиза Райс и снова Дик Чейни. Иногда мне удавалось взять себя в руки и прислушаться к разговору, но тогда я только еще больше раздражался. Речь неизменно, вне зависимости от темы, шла о деньгах.

– Говорят, об этом твоем убийце постоянно пишут в газетах.

– И сколько у тебя всего его рисунков, Итан?

– Да он не скажет, ты что?

– А ты еще что-нибудь продал?

– А Холлистер еще что-нибудь купил?

– Я слышал, он скинул даже то, что купил.

– Итан, что, правда скинул?

– А ты у него дома был? У меня один знакомый туда ездил, так он говорит, там сплошная безвкусица. Холлистер нанял Жаме Акоста-Бланка писать эти жуткие копии и заплатил семьдесят процентов вперед. Так Жаме в миг слинял в Москву и теперь окучивает новых русских.

– Итан, а кому он рисунки продал?

– Никто не знает.

– Итан, кому Холлистер продал рисунки?

– Рита говорила, что Ричарду Бренсону.

– И что, ты теперь озолотишься?

Прошло два часа, а Мэрилин так и не показывалась. Я прошелся по комнатам. На белых стенах красные холсты. И розовые тоже. И просто пустые белые стены. Галерея Вутен выросла и поглотила соседние помещения слева, справа, сверху и снизу. Почти пятую часть дома № 567 по Западной Двадцать пятой улице занимала одна только эта галерея. Плюс дополнительное помещение на Двадцать восьмой и фотогалерея в Верхнем Ист-Сайде. Я шел и думал о том, что никогда мне не вырасти до таких размеров. Даже если бы вдруг захотелось. Мне не хватало размаха.

Я вцепился в одну из ассистенток Мэрилин, и после долгих переговоров по рации выяснилось, что Мэрилин на четвертом этаже.

В лифте я прорепетировал речь. Извиняться не хотелось, но ведь Рождество все-таки.

У Мэрилин два офиса. Это как две кухни в ее доме. Один кабинет для посетителей, а в другой она почти никого не пускает. Огромная комната с высоченными потолками и девственно чистым столом располагается на первом этаже. Мэрилин использовала ее, когда нужно было заключить сделку или просто потрясти новых клиентов великолепием обстановки. Настоящий кабинет, с заваленным столом, круглыми следами от чашек с кофе, открытками на стенах и мозаичным журнальным столиком, предназначался только для самых близких. Я, например, о нем узнал только через год после того, как мы с Мэрилин начали встречаться.

Мэрилин сидела в старомодном кресле-качалке, единственном предмете, который совершенно не вписывался в интерьер. И единственном предмете, который Мэрилин сохранила после продажи дома в Айронтоне. Рука свисала с подлокотника, на ковре стоял пузатый бокал с виски. Стены дрожали от грохочущей на первом этаже музыки.

– Ты куда подевалась? – заговорил я. – Все про тебя спрашивают.

– Забавно. Последнее время про тебя мне постоянно задают тот же самый вопрос.

Я не стал развивать тему, только спросил:

– Ты спустишься?

– Не хочется.

– Что-то случилось?

– Нет.

Я собрался принести извинения, но понял, что еще не готов. Тогда я опустился рядом с креслом и взял Мэрилин за руку. Жесткую, сильную руку. Не в первый раз мне пришло в голову, что Мэрилин прекрасна, но в красоте ее есть нечто резкое, почти мужественное. Твердый подбородок, четкие черты лица. Она улыбнулась, пахнуло перегаром.

– Ненавижу эти приемы.

– Зачем тогда ты их устраиваешь?

– Так надо. – Она закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. – И потому что я люблю приемы. Люблю и ненавижу. Одновременно.

– Ты не заболела?

– Нет.

– Хочешь, воды принесу?

Она не ответила.

Я встал, открыл дверцу маленького холодильника, достал бутылку «Эвиан» и поставил на пол рядом с бокалом. Мэрилин даже не пошевелилась.

– Не нравится тебе там, а? – сказала она. – Ты бы сюда не пришел, если бы нравилось.

Я присел на край стола.

– Было бы веселее, если бы ты спустилась.

– Небось с кучей народу уже поболтал.

– Ага.

– Про тебя все спрашивали.

– Ты говорила.

– Можно подумать, ты на войну ушел.

– Не ушел.

– Ох… – Она вздохнула, не открывая глаз. – Я им отвечаю, что и сама не знаю, где ты.

Я промолчал.

– А что мне еще говорить?

– Это неважно.

– Они уверены, будто я в курсе. Будто мы с тобой постоянно на связи.