Гений
Шрифт:
Перед Днем благодарения мы начали встречаться на складе по вечерам. Саманта приезжала на метро, мы выбирали произвольную коробку, Исаак тащил ее в комнату для просмотра. Часа три-четыре мы перебирали листки в поисках пятен крови. На этот раз дело шло быстрее, поскольку теперь у нас был всего один критерий отбора, а панно в целом оценивать не требовалось. И все-таки мне трудно было сосредоточиться больше чем на тридцать-сорок минут. Головные боли понемногу проходили, но от безостановочного
– Даже не знаю, гений он был или ненормальный, – сказала Саманта.
– Одно не исключает другого. – Я рассказал ей, какой пошел вал звонков, когда Мэрилин начала распространять слухи о Крейке.
– Вот это как раз меня нисколько не удивляет. Множество женщин пишут любовные письма серийным убийцам. – Она отложила картинку в сторону. – Ты расстроишься, если окажется, что он виновен?
– Не знаю. Я думал об этом. – Пришлось прочитать ей маленькую лекцию о том, как сочетаются насилие и искусство. Закончил я так: – А Караваджо был убийцей.
– В койке, – сказала она и рассмеялась.
Может, восемь недель – это и немного, но, если ты проводишь их наедине с одним и тем же человеком (об Исааке мы научились забывать) и занимаешься при этом монотонной работой, ощущение времени пропадает. Наверное, примерно то же самое происходит в тюрьме. Как мы ни старались говорить только о деле, все равно отвлекались. Не скажу точно, когда наступила оттепель, но она наступила. Мы даже шутили. И болтали о всякой чепухе, и о важных вещах тоже, и о том, что тогда было важно, а теперь совершенно стерлось из памяти.
– Ни фига себе! – сказала она, когда я поведал ей историю моего исключения из Гарварда. – Вот уж никогда бы не подумала.
– Почему это?
– Ты такой…
– Занудный.
– Я собиралась сказать «нормальный». Но занудный тоже сойдет.
– Это я только снаружи.
– Видимо. У меня, кстати, тоже был период борьбы с миром.
– Не может быть.
– Правда. Я увлеклась гранжем. Ходила во всем фланелевом и купила себе гитару.
Я засмеялся.
– Не смейся, – мрачно сказала Саманта. – Я даже сама песни писала.
– А как группа называлась?
– Не было группы. Я выступала соло.
– Не думал, что гранж можно играть в одиночку.
– Ну, это был не совсем гранж. Меня больше образ жизни вдохновлял. А пела я что-то вроде «Индиго Герлз». Один раз моя подружка… – Саманта захихикала. – Вообще, это печальная история.
– Заметно.
– Нет, правда. Из… – она снова прыснула, – извини. Моя подружка, она на курс младше училась, ну вот, она собиралась делать аборт.
– Оборжаться.
– Хватит. История была грустная, честное слово. И смешно не про аборт. Смешно, что я про это песню написала и назвала ее… – тут ее совсем сплющило, – ой, не могу. Нет, не скажу.
– Поздно. Рассказывай.
– Не, я правда не могу.
– «Процедура»?
– Хуже.
– «Трудное решение»?
– Не скажу. Но там женское тело сравнивалось с полем цветов.
– Очень возвышенно.
– Я тоже так думала.
– Хотя… Дали как-то сказал, что первый человек, догадавшийся сравнить женские щечки с розами, был гением. А первый, кто повторил это сравнение, – наверняка идиотом.
– В койке.
– В койке. В общем, по-моему, твои родители легко отделались.
– К тому моменту, как я вступила в конфликт с миром, они слишком погрузились в войну полов. Это меня и бесило больше всего.
– А ты песню про это написала?
– Про их развод? Нет. Хотя просто стихи написать собиралась.
– «Расставание»?
– Я бы назвала его «Пара дебилов».
Я улыбнулся.
– Еще у меня фотоаппарат был, и я снимала много, – сказала она. – Господи, как же я изменилась! Была такая творческая натура.
– Никогда не поздно начать сначала.
Она затихла.
– Что? – спросил я.
– Мне так Йен всегда говорил.
Я не ответил.
– Всякий раз, как я ныла про работу, он мне это говорил. – Саманта помолчала. – Не бог весть какой оригинальный ответ, но говорил он так часто. Наверное, я много ныла.
– Мне очень жаль.
– Ничего. Я теперь даже могу вспоминать о нем, не впадая в истерику. Уже хорошо.
Я кивнул.
– Вспоминаю – и мне тепло, а не жарко. Понимаешь? Как будто это близкий друг умер. Близким другом он, конечно, тоже был. Да что теперь об этом говорить…
– Почему? Если хочешь, давай поговорим.
Она улыбнулась и покачала головой:
– У нас столько работы…
– Расскажи про него.
Саманта помолчала, потом сказала:
– Они с отцом дружили. По-моему, папа переживал даже больше, чем я. Я как будто знала: однажды это случится. Такая уж у него работа. Но я не представляла себе, что произойдет на самом деле. Да и кто такое мог представить?
Я молчал.
– Ладно, теперь уж все. – Саманта смахнула слезинки. – Берем себя в руки. – Она улыбнулась. – Ты просто стал остановкой на моем пути к выздоровлению.
– Чем могу.
Она снова улыбнулась и вернулась к прежнему занятию. Я смотрел на нее. В конце концов Саманта заметила, как я таращусь, и подняла голову: