Героический эпос народов СССР. Том второй

Автор неизвестен

Падишах велел объявить через глашатаев: "Кто знает песни Гёроглы?"

Тут появился старый кызылбаш и закричал:

— Я знаю, о тагсыр!

Старика звали Шахали. Когда-то он был в плену в Чандыбиле, воротился оттуда и знал несколько песен Гёроглы.

— Ну, зангар, пой песню!

— Будет исполнено! — ответил курд и, сев на Гыр-ата, пропел песню:

"Хочешь, казни иль милуй, но в битвы день Ослепительно красив арабский скакун. Когда джигит защищает, холит его, Чудодейственна бывает его красота. Золотые кисти на попоне его, Как на девичьем наряде — бахрома; Словно

яблоки, блестят его глаза, Ослепительна его мощь и красота. Плавно и медленно он набирает ход, Пустыни и степи он может преодолеть, Черны, как ночь, колени и грива его, Этого скакуна ослепительна красота. Челка его достигает до ноздрей, От погони уйдет, в погоне настигнет врага, Мощную пасть широко раскрывает он, Ослепительна его сила и красота. Сколько дней я наслаждался им. Лекарства не найти от страсти моей. О Шахимердан, говорит Гёроглы, До чего ж удивительна его красота".

Но после песни Гыр-ат не стал танцевать.

— Слезай, Шахали! Гыр-ат не станет танцевать. Ну-ка, пусть сядет каландар и заставит его танцевать.

— Да нет же, тагсыр. Глядите-ка… — возразил курд и ударил коня. Гыр-ат встал на дыбы и подбросил старика вверх на высоту пики. Старик взлетел и снова упал на спину коня, крепко уцепясь за него.

— Эй, Шахали! Это зрелище никуда не годится. Сказано тебе слезай, значит, слезай!

— Не торопитесь, тагсыр! Я знаю еще одну песню Гёроглы.

— Что ж, коли знаешь, спой!

— Я спою, тагсыр! Эту песню суннит Гёроглы сложил в ненастный день, с дождем и бурей, когда, возвращаясь с набега, переваливал через гору Ходжа, — ответил курд и запел.

"На угрюмых вершинах седых и снежных гор Жестокая буря свирепеет с дождем, Все обледеневает после дождя, Упорные, злые ветры дуют тогда. Со скакуна недоуздок не снимай, Крепко знай свое дело, уверен будь, В день битвы лютой на мерина не садись, Пропадет, погибнет твое дело тогда. Если джигит не знает, что значит честь, Если Шахимердан не станет другом ему, Если без полководца войско пойдет в поход, Будет любая рать побеждена тогда. Каждому — свое: утки в озерах живут, В пустыню за джейраном надо идти: Если джигит бродит в чужих краях, Немеет он от тоски, жалок бывает тогда. Когда боевым задором вспыхнет Гёроглы, Когда, разъяренный, неистов бывает он, Когда в боевой схватке он встретит врага, От врага оторваться трудно бывает тогда".

Но Гыр-ат не стал танцевать после этой песни. Ведь когда курд пропел — "В день битвы не садись на мерина", он, сам того не понимая, оскорбил Гыр-ата.

Падишах начал сердиться.

— Шахали, почему не слезаешь с коня, когда тебе говорят — слезай? Пускай сядет сам каландар и заставит коня танцевать.

— Но я, тагсыр, знаю еще одну песню Гёроглы.

Кто садился на Гыр-ата, тому никак не хотелось слезать с него. Вот Шахали и думал: "Если спою я, что умер Гёроглы из Чандыбиля, не заиграет ли Гыр-ат, милый мой?"

И курд, сидя верхом на Гыр-ате, спел песню:

"Словно охотник, в разные стороны я иду, Мне бы золотом, богатством обладать. Я могу разорить, разрушить Чандыбиль, Мне

бы золотом, богатством обладать. Истинного джигита всегда признает Гыр-ат, Если аллах поможет — счастье придет, Умер владетель Чандыбиля — Гёроглы, Мне бы золотом, богатством обладать. Верхом на Гыр-ате — наслажденье скакать в горах, Видом подобным сунниты поражены. Будет лежать в развалинах Чандыбиль, Мне бы золотом, богатством обладать. Шахали улыбается в усы — вей-ала, Красный и красивый халат — вей-ала, Сокол тянется к озерам — вей-ала, Мне бы золотом, богатством обладать".

Но и после этой песни Гыр-ат не стал танцевать. Падишах совсем рассердился.

— Почему не слезешь, когда тебе велят? Почему не повинуешься? Каландар, наверное, уже вспомнил песни, пускай он сядет, пусть он заставит коня танцевать. А иначе Гыр-ат танцевать не станет.

Шахали не вынес укоров великого шаха и дважды ударил коня плетью по животу. Гыр-ат взвился ввысь. На этот раз он подскочил вверх на высоту трех пик.

Гёроглы выпустил веревку, и Гыр-ат бросился в сторону.

Старый кызылбаш полетел вниз головой, словно стрела из лука. Падал и бормотал: "Хоть бы вода или саман, дерево или куст!" Но откуда быть воде или саману! Рядом — ворота крепости, арка, и всюду сплошь одни камни. Ударился он головой о камни — мозги брызнули, словно вороний помет. Вот и завладел он райским богатством…

Падишах приказал:

— Каландар! Лови, лови коня!

Кинулся Гёроглы к коню, схватил веревку и, покрикивая: "Стой, стой!" — торжественно подвел его к падишаху.

— Вот вам, тагсыр, ваш конь!

— Держи его подальше, окаянный! — сказал падишах со страхом.

Гёроглы закричал на Гыр-ата: "Стой!" — и придержал его: — Послушай, каландар! Сядь на Гыр-ата и спой такую песню, какую подобает. А Шахали туда и дорога. Подох, так подох. Ему давно пора отправиться к праотцам.

— Тагсыр! Чем губить меня, заставляя сесть на коня, лучше уж прикончите меня своими руками!…

— Садись, а то и впрямь убью!

— Тагсыр! Ты все говоришь "садись, садись". Ты что, проверить меня хочешь или говоришь всерьез?

— Всерьез, конечно!

— Ну, коли всерьез, тагсыр, то я хочу сказать тебе несколько слов, прости уж мне мое прегрешение.

— Что же, говори, прощаю.

— Вот что я хочу сказать: слыхал я, что один падишах может быть умнее сорока человек, но ты по уму уступаешь цыпленку!

— Как это так?

— А вот так, тагсыр! Ты мне приказываешь, чтобы я заставил его танцевать. Но с чего это он будет танцевать? Попона съехала на бок, словно у лошади нищего. Гыр-ат скотина, но понимает все, тагсыр! Если не нарядить его так, как наряжал его Гёроглы, Гыр-ат ни за что танцевать не станет. Он ведь только и делает, что людей убивает. Вы видели своими глазами, как он убил Шахали… Сяду я, он и меня убьет. А потом, пожалуй, и вас погубит…

— Слушай, каландар, я ведь владыка города с сорока четырьмя воротами, мне подвластны земли, которые и за полгода не объедешь. Я сижу на троне — падишахом себя считаю. В этой крепости ты найдешь все, что угодно. Почему ты не скажешь, что тебе нужно?

— Уж коли на то пошло, тагсыр, то Гёроглы подковывал Гыр-ата золотыми подковами, украшал его отменно. Клал на него бархатный потник, подседельник гранатового цвета, седло с золотой лукой, чепрак с золотой бахромой, пуховую подушку; надевал на Гыр-ата драгоценную, украшенную изумрудами сбрую. К луке седла подвешивал пару подков и легкий молоток. Да и сам одевался великолепно: сапоги из сагры, подбитые золотыми гвоздями, по-царски пышная одежда. За поясом носил золотой кинжал, на нем была кольчуга с золотым воротом, нарукавники, шлем, золотые налокотники, на голове — соболья шапка, а сверху надевал он чекмень из франкского сукна. Да вот еще: коль Гёроглы собирался куда-нибудь ехать, он приторачивал к седлу запасы на сорок-пятьдесят дней — два хурджина молочных лепешек, два фунта ароматного чая, десять сири каршинского табаку, десять порций терьяка. Ну, и все прочее… В руках он держал алмазную пику.