Героический эпос народов СССР. Том второй
Шрифт:
— О ты, мой бесценный, ненаглядный, мой верный товарищ в плохие дни, мой Гыр-ат, — восклицал Гёроглы. Приглядевшись, Увидел, что конюхи не разнуздали коня и оставили стреноженным, видимо, боялись подойти. И вода и ячмень — все было в каменном стойле. Да не дотянуться до них коню.
Гёроглы снял узду, путы, подвел Гыр-ата к воде, к корму, снял седло и увидел, что оно врезалось в хребет, ребра коня пересчитать можно, в каждом глазу накопилось с кулак грязи.
Почистил коня Гёроглы, погладил, надел
Заглянув в дверь, увидел четырех конюхов: сидят, степенно ведут беседу, ждут, когда сварится мясо, месяц-то был рамазан. И Гёроглы стал ждать-поджидать.
Конюхи достали мясо яхна из котла и разложили на скатерти.
— Пусть яхна немного остынет, да и дойдет, а тем временем и наступит селалик. Подремлем часочек, а потом и за еду примемся, — решили конюхи. Улеглись и тотчас уснули.
Гёроглы вошел в комнату, покурил, выпил чаю.
На крюке висел хурджин. Гёроглы снял его, завернул в скатерть мясо яхна и уложил в хурджин. Сверху положил чайник, пиалы, чай, табак, сахар, набат — все взял, битком хурджин набил. Словом, так подчистил комнату конюхов, как удар молнии не подчистил бы.
"Коли убью их, поймут, кто убил. Не буду уж связываться", — подумал он и запер дверь снаружи. Затем Гёроглы направился в конюшню, перевязал хурджин поясом и через дыру в стене выбросил его на улицу. Ухватившись за пояс, выбрался и сам, карабкаясь, как обезьяна.
Гыр-ат, увидев, что Гёроглы исчез, заволновался, зафыркал, жалобно заржал. Гёроглы вернулся, подошел к отверстию в стене и сказал:
— О мой Гыр-ат! Успокойся, скоро уж отниму я тебя у недругов. Да поможет мне в этом мой покровитель — Лев божий.
Перед рассветом Гёроглы воротился к дому деда и постучал в дверь.
— Кто там?
— Это я, отец.
— А, сын мой, ты вернулся?
— Да, отец, я вернулся.
— Где же ты разгуливал до сей поры, сын мой?
— Отец, хоть мы стали с тобой как сын с отцом, никогда не спрашивай меня, где я брожу.
— Ну, сын мой, ты, видать, не больно-то строгих правил.
— Э, отец, не подумай, что я вор или гуляка.
— А где же ты тогда гулял чуть ли не всю ночь?
— Ладно, я скажу, где был: в эту ночь ходил как каландар да заплутал, не мог найти наш дом. И вдруг я оказался у крепостных ворот. Там светилось одно окно. Я решил посмотреть, что за свет, и пошел туда. Зашел в комнату и увидел ханских поваров. Ну, а уж раз я попал туда, решил спеть одну-две песни "талхын". Я думал так: дадут что-нибудь за песнь — мое счастье, не дадут — бог с ними. Спел я им одну-две песни из Мешреба, приложив руку к уху. Это пришлось им по душе, и они дали мне немного мяса от яхна, которое готовили для хана.
И Гёроглы достал яхна и положил перед стариком.
— А еще повара сказали: "И это придется
— Сын мой! У тебя хорошие заработки. Отдам-ка я тебе в жены свою дочь — одна она у меня.
— Не торопись, дед! О заработках я позабочусь, и у тебя ни в чем не будет недостатка.
Дед пошел в другую комнату:
— Вставай, старуха, вставай! Твой сын принес еду для селалика.
И они со старухой наелись досыта — до отвала, хороший устроили селалик.
О ком теперь пойдет рассказ? О Гёроглы.
Разве нет у него в крепости другой заботы? Проснувшись, заклинаниями он изменил свою внешность и стал прохаживаться возле конюшни, чтобы разузнать новости.
Взошло солнце. Начали подметать улицу. Гёроглы смотрел, следил за всем, желая все знать.
Уже высоко поднялось солнце, когда послышался звон колокольчиков, словно шел караван. Это ехала старуха, — раз в десять дней она сама давала воду и корм коню, смотрела, все ли в порядке. Ради нее-то и подметали-поливали улицу. А звон шел от колокольчиков, которыми были увешаны два скорохода, они шли справа от старухи, сопровождая ее.
Гёроглы глазел, прикинувшись деревенским простачком, — так вот она, эта самая старуха! Сидит на великолепном иноходце, на мягкой подушке, за пояс заткнут нож с костяной рукояткой, такой большой, что рукоятка торчит на полтора геза выше ее головы.
— Эй, джигиты, кто это едет? Может, это мать вашего хана?
— Да ты совсем ума лишился, каландар! Разве ханская мать станет разъезжать по улицам?
— А кто же это?
— Это старуха, что сумела похитить и привести коня суннита Гёроглы из Четырехгорного Чандыбиля.
— Вот молодец! Да продлит аллах годы жизни ее! — сказал Гёроглы.
У ворот старухе помогли сойти с коня, открыли ворота.
Увидев Гыр-ата, она словно остолбенела. Позвала конюхов и стала допытываться:
— Кто кормил коня, кто поил, кто ухаживал за ним?
— Это мы.
— Отвечайте правду!
Трижды сурово она спрашивала конюхов, но те уперлись на своем. Ведь если бы они сознались, что заснули ночью и коня кормил, поил и чистил кто-то чужой, старуха пожаловалась бы падишаху и их живьем бы закопали в землю.
— Ну, ладно! Выходит, вы сами можете кормить коня, сами можете ухаживать за ним…
Так сказала старуха, а про себя подумала: "В крепости появился или сам Гёроглы, или Сапар-Косе, или Бед-Рустем, или Дэли-Мятер. Надо сейчас же вернуться домой и никуда не выходить из своего дворца, испросив на то позволения шаха".
Выйдя за ворота, она вдруг застонала, заохала, притворившись больной. Гёроглы сразу разгадал ее хитрость. Бросился он к старшему скороходу хана, которого раньше знал.