Героический эпос народов СССР. Том второй
Шрифт:
Гёроглы играл шестопером, поддразнивая каландаров:
— Ну, что же вы, угощайтесь, подходите!
Глядят каландары — ни вверху, ни внизу нет спасенья. А на пороге Гёроглы, возбужденный видом крови, стоит с горящими глазами. И тысячи золотых не пожалел бы теперь любой каландар хоть за мышиную норку.
"Пожалуй, довольно", — подумал Гёроглы, и отошел от дверей. Вырвались каландары на улицу и помчались из крепости в степь.
Гёроглы, прикинувшись, что не может догнать их, бежал и покрикивал
— Ну, что же вы — жрите свое угощение!
— Не нужны нам угощения…
— Эх, проклятые! Для того ли из такой дали я добирался сюда, чтобы кормить-угощать сорок каландаров?! — с укором сказал Гёроглы и повернул назад.
Каландары отправились по домам. Несколько каландаров отдали богу душу с перепугу, у других от страха рот и нос обметало, три месяца оправиться не могли.
Гёроглы вернулся в мейхане. Выпил чаю и, покуривая, размышлял:
"Трудно прожить год, живя пять дней в одном месте, пять дней в другом. Надо бы найти легковерного, недалекого человека, чтобы взял меня к себе приемным сыном. Так пройдет год, наступит срок, и великий господь возвратит мне коня".
Позвал он в мейхане одного торговца, да и продал ему все зерно. Выручку положил в карман и отправился на базар.
Шел Гёроглы по базару, заметил седобородого торговца и сразу понял, что это именно тот, кто ему нужен. Приблизился, опустился на колени и почтительно поздоровался. А старик вместо ответа ударил его в грудь тыльной стороной ладони.
— Почему ты бьешь меня, отец?
— Я ударил тебя потому, что падишах объявил через глашатаев: "Если с кем заговорит чужеземец на туркменском языке и тот примет его к себе в дом или если он станет разговаривать с чужеземцем, он будет казнен, а имущество его отдадут на разграбление, да еще будет взыскано десять золотых". Вот потому я и ударил тебя.
— Отец! Я не туркмен. Я долго жил среди туркмен, я знаю их язык, привык к туркменам.
— Коли ты не туркмен, то откуда же ты родом?
— Я родом из Беджана.
Оказалось, что мать этого старика тоже была из Беджана. Получилось, что старик чуть ли не родич ему…
— Земляк, а что ты тут делаешь?
— Некуда мне идти, отец, негде голову приклонить. Хотел бы я заменить сына тому, у кого нет сына, заменить дочь тому, у кого ее нет.
— Ох, у меня нет сына. Будь мне сыном!
— Отец! Неужели ты не видишь? Конечно, я твой сын, — с жаром ответил Гёроглы. А когда кончился базарный день, взвалил на себя хурджин старика и пошел следом за ним, как сын.
Старик расспрашивал Гёроглы о стране своей матери, о разных краях, проверял, знает ли он то-то и то-то. Ну а Гёроглы — где только он не побывал! Он все правильно называл — где мечети, где какой мост, где кладбище, заросшее гребенщиком, где каменные колодцы…
Придя в дом старика, он отдал ему всю выручку от продажи зерна.
— Да у тебя, сын мой, заработок неплох.
— Э, отец, если надо будет, я могу заработать и больше.
Чем же теперь стал заниматься Гёроглы?
На другой день отправился он один на нишапурский рынок как каландар. Он шел, думая, что идет по прямой улице, но то и дело попадал кому-нибудь во двор, то в тупик. Заблудившись, глядел он в небо, стоял в растерянности. "Нет, это никуда не годится. Надо хорошенько знать улицы, иначе ничего не получится", — размышлял Гёроглы. Повстречал он четырех каландаров, которых не знал раньше. Пошли они вместе.
Выклянчив немного денег и кой-какую одежонку, шли они после окончания базарного дня. Гёроглы не знал дороги. Он громко разговаривал, а от его топота содрогалась земля. Один каландар сказал:
— Послушай, друг, ступай потише, да и говори вполголоса!
— А почему? — удивился Гёроглы.
— Да будет тебе известно, что идем мы как раз мимо конюшни Гыр-ата, коня суннита Гёроглы из Четырехгорного Чандыбиля. Если, проходя мимо, будешь шуметь, плохо тебе придется от падишаха.
О Гыр-ате Гёроглы как раз и хотелось услышать.
— Сколько человек его охраняют?
— Четыре конюха.
— А где ворота?
— Вон там, видишь?
Едва они поравнялись с воротами, Гёроглы сказал:
— О друзья! Я болен тяжелой болезнью. Вот-вот приступ начнется. В другие дни это случалось чуть позже.
— Слушай, друг, а что ты делаешь, когда у тебя бывает приступ?
— Обычно во время приступа я убиваю одного-двух человек. Если не пролью чьей-либо крови, болезнь не проходит. Как будет нынче, не знаю…
— Э, приятель, связались мы с тобой, видно, на свою беду. Пока не начался приступ, раздели по чести нашу добычу.
— Что ж, давайте разделим, — согласился Гёроглы и, скрестив ноги, уселся на краю супы: деньги он клал себе в карман, а одежонку каландарам бросал.
— Слушай, друг, так негоже! Дай и нам денег!
— А одежонки с вас не хватит?
— Мы же с утра ходим вместе и кричим все одинаково. Надо и деньги поделить, — возразил один каландар.
Гёроглы выкатил глаза, вытянул вперед руки и сжал кулаки.
— Смотрите, начинается моя болезнь! Началась уже…
Каландары перепугались и закричали:
— Мы согласны, мы согласны!
Гёроглы простился с ними…
Между тем зашло солнце, оводы перестали летать. Гёроглы подошел к воротам, толкнул их — они были заперты изнутри на замок. На другой стороне конюшни в стене было отверстие, через которое выкидывали навоз. Гёроглы сунул руку, да и сам кое-как протиснулся. Попал в конюшню и увидел Гыр-ата. Подбежал к нему, стал гладить, целовать его в лоб.