Геймер. Тетралогия
Шрифт:
За дверью послышался приглушенный шепот. Глаза смотрящего теперь выглядели более заинтересованными, но с Тико по-прежнему никто, похоже, не собирался разговаривать.
– Я писать хочу, - пожаловался Тико, - мне, право, совестно делать это на собственной постели. Прошу вас, снимите с меня цепь, чтобы я мог отойти в сторонку.
– Он молитвенно сложил руки.
– Ну что вам стоит? Я же не сбегу...
Глаза в окошечке исчезли, луч от факела блеснул на стене, и все пропало. Тико только услышал удаляющиеся шаги.
Он не помнил, как заснул, хотя во сне ему снилась дверь с глазами, глаз было много, и все они внимательно вглядывались в самое сердце мальчика. А на следующее утро он вдруг проснулся в просторной комнате, одна из стен которой представляла собой бамбуковую решетку. Обруча не было, цепи тоже, и Тико сразу же поднялся и, подойдя к решетке, попытался просунуть сквозь прутья голову. Он находился в длинном коридоре с высокими, расположенными под потолком окнами, откуда лился серебристый свет. Напротив друг друга вдоль по коридору располагались точно такие же клетки, как и та, в которой оказался Тико.
– Если я сплю, то это очень странный и плохой сон, - решил мальчик.
– Если я умер, мое посмертие ужасно.
– Он стоял некоторое время, силясь разглядеть обитателей других камер-клеток, но ничего не получилось.
Не зная, что бы еще предпринять, он завыл по-собачьи, слушая возникшее эхо.
– Эй, ты чего шумишь?
– где-то рядом раздался недовольный мальчишеский голос.
– Спать мешаешь.
Тико припал к решетке, пытаясь разглядеть говорящего.
Где-то в глубине камер раздалось шуршание, и за решеткой клетки напротив Тико появился юноша в коричневом кимоно и с длинной челкой, как у него самого.
– Ты кто такой? Сегодня привезли?
– Парень окинул Тико насмешливым взглядом, наверно, решил держаться с ним, как взрослый с ребенком. Но Тико нисколько не обиделся такому отношению, как раз напротив, он был рад-радешенек уже оттого, что оказался в этой тюрьме не один.
– Я Тико из рода Мусумото, - вежливо представился он.
– Мой отец - даймё Мисру, внук даймё Юя и правнук покойного даймё Оноси, мне девять лет. Я христианин. А как зовут вас?
– Я Амакаву Грюку, сын Арекусу Грюку, хатамото самого сёгуна Токугава-но Иэясу, держал путь из Иокогамы в Эдо, куда отправился для того, чтобы вступить в личный отряд Токугава в качестве вакато . По дороге на нас напали ронины, я дрался и убил несколько человек, а потом меня оглушили чем-то и я... Ну, в общем...
– Амакаву было неприятно признавать, что попал в позорный плен.
– А когда и где взяли тебя?
– Личный отряд! Не врешь?
– Тико прищелкнул языком.
– Я видел Токугава прошлым летом, - сообщил он после минутной паузы. Особо гордиться ему было нечем, Оноси проиграл в войне, встав на сторону злейшего врага Токугава Исидо, от расправы семью спасло вмешательство сына Тайку Хидэери, который лично знал Юю - деда Тико. Благодаря его своевременному заступничеству род некогда знаменитого даймё и члена Совета регентов Оноси не был уничтожен, хотя и пребывал в забвении, живя в оставленных им сёгунатом владениях на севере страны.
– Я уже вышел из того возраста, когда врут, чтобы не получить по заднице, - глубокомысленно сообщил новый знакомый, пытаясь припомнить, что говорил отец об даймё Оноси и его потомстве, но сведений было катастрофически мало.
Тико спокойно стоял у решетки, не мешая Амакаву сосредоточиться. В отличие от нового приятеля, он сразу же вспомнил Арекусу Грюку, или Золотого Варвара, как называли его в семье.
– Так, значит, мы...
– Амакаву пытался вспомнить какие-нибудь факты прошедшей войны, блеснув знаниями перед незнакомым мальчиком, но ничего не получалось.
Помог ему Тико.
– В смысле, что в 'Войне Провинций', как ее теперь стали называть, наши кланы сражались на разных сторонах.
– Он просительно посмотрел на Амакаву, опасаясь, что тот сейчас уйдет в свою камеру, оставив его одного.
– Мой отец победил, - наконец-то нашелся Амакаву.
– Ваша правда.
– Тико опустил голову.
– Но ведь война давно кончилась? Не так ли?
– Мой отец победил, сражаясь под знаменами Токугава, а твой проиграл. Вот.
– Амакаву торжествовал.
– Тогда мой отец был еще восьмилетним ребенком.
– Тико сделалось неприятно, и он отошел в глубь своей камеры и сел на охапку гнилой соломы, служившей ему ложем.
Амакаву вернулся на свое место. Какое-то время оба напряженно молчали, первым начал Амакаву.
– Так давно тебя пленили?
– делая вид, что ему это неинтересно, скучающим тоном осведомился из своего угла он.
– Может, дня два, а может, и раньше.
– Тико задумался.
– Меня сначала держали в другой камере, каменном мешке с глухой стеной и тяжелой дверью с прорезью для глаз, чтобы наблюдать.
– За чем наблюдать?
– не понял Амакаву.
– За мной.
– Тико пожал плечами.
– Откуда мне знать?
– Били?
– участливо осведомился Амакаву.
Тико задумался: сказать, что не били, было как-то неудобно, самого Амакаву взяли с боем, а он что же, не самурайского рода?!
– Мы сразились, но врагов оказалось больше, - наконец нашелся он.
– Не помню, как меня взяли, должно быть, съездили чем-то по затылку. Я даже не видел. Вы не знаете, для чего нас здесь держат?
– спросил он, прилагая усилия, чтобы голос не дрожал.
– Я кушать хочу.
– Я здесь недели две, - Амакаву вновь подошел к решетке, - за это время многого навидался, но что касается кормежки, могу сказать, что кормить кормят, хотя...
– Он махнул рукой.
– А кто нас пленил и зачем?
– Тико почувствовал, как комок слез сдавил горло, а в глазах защипало.
– Я домой хочу.
– Когда меня притащили сюда, здесь было человек шесть, всем по десять-тринадцать лет или около того.
– Голос Амакаву дрогнул.
– Каждую ночь они кого-то убивают, а вот там, на восточной стене, есть балкон, на него приходят двое - оба завернутые в черные покрывала. Жуть. Один повыше, другой совсем маленький, просто карла, и оба смотрят на то, что происходит внизу. А потом берутся за руки и уходят.