Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
Вышли из леса кабиасы и запели: “Войдем, войдем в избушку, съедим старика и старушку”. Стал тут Фунтик
лаять, кабиасы испугались, а старик подумал: “И что это Фунтик снова громко лает, не дает мне, старику, спать?
Дай только бог дожить до утра — отрежу Фунтику головку”. И дожил старик до утра и отрезал Фунтику
головку.
Вода без всплеска, без движения плыла вокруг них, как густое масло. Небо стало проясняться: что-то
бледное, похожее на звездный свет, брезжило между тучами. Но до рассвета было еще далеко.
— И дожил старик до утра и отрезал Фунтику головку, — все с той же детской безмятежностью
повторила она. — День прошел, ночь наступила. Вышли из леса кабиасы, вышли и запели: “Войдем, войдем в
избушку, съедим старика и старушку, а внучку Аленушку в лес утащим”. Некому было громко лаять, испугать
кабиасов. Вошли они в избушку, съели старика и старушку, а внучку Аленушку в лес утащили.
— Жуткая сказочка, — проронил Павел с несколько неприятным чувством. — Вы много таких знаете?
— Нет, только одну.
— И одной хватит. Откуда она у вас? Прочитали?
— Нет. Была маленькая — рассказал один человек. Счетовод в детском доме. Может быть, он прочитал
где, не знаю.
— Кто же такие все-таки эти… как их… кабиасы? — помолчав, спросил Павел. — Как вы их себе
представляете? Разбойники?
— Мне кажется, они лесные карлики.
— А я думаю, наоборот: великаны, чудища, вроде оживших деревьев. Вот ведь странно: одно и то же
слово, одинаковые обстоятельства, а мы видим их совсем разными глазами. И это еще сказка, где все на ладони!
А если живой человек, вот вы или я? Со всеми его тайнами. У вас ведь есть тайны?
Она промолчала. Сам не замечая, он заговорил с ней, как с равным себе собеседником.
— Человек, как айсберг, — сказал Павел, — таит больше, чем выставляет наружу. У каждого самого
признанного простака есть чемоданчик, который он никому не показывает. Но там-то и заключено самое
главное.
— Главное? — с сомнением повторила она и покачала головой. Она говорила серьезно, не жеманясь, в ее
манере не было еще ничего женского. — Чемоданчик, возможно, есть, только он замкнут и для нас самих. Мы
живем, иногда даже не подозревая, что в нем может таиться. Это не скрытность, просто неузнанность. Самое
интересное в жизни, — пылко воскликнула она, — и есть, что ничего не знаешь о будущем! Не только об его
обстоятельствах, но и о себе самой; о том, какие чувства проснутся, какие поступки за собой повлекут…
“Умница, начитанная, но еще очень молода”, — с уверенностью заключил Павел и почувствовал от этого
некоторое облегчение.
— Конечно, думаешь, что знаешь человека, — сказал он вслух, — а на самом деле просто привыкаешь
видеть его в определенных границах. Однажды я рассказал своей родственнице, тетке, один случай, который
произошел со мной. Она слушала оцепенев; а ведь женщина умная и любит меня. И даже не сам факт, а именно
то, что это сделал я, потрясло ее. Она знала меня с пеленок, но несколько дней смотрела дико; то, что она
узнала, должно было как-то врасти в ее прежнее представление обо мне. Несколько раз она с надеждой
спрашивала: “Это неправда? Скажи, что ты соврал”. И ложь простилась бы мне больше, чем правда.
— А теперь вы все знаете про себя, ну хотя бы самое главное: в чем для вас счастье?
— Счастье — это хорошее настроение, — усмехнувшись, ответил Павел.
— Как странно, — протянула она. — Так просто и так мало. — И еще раз повторила, словно не веря: —
Так мало, так просто.
— А вы что воображаете? Какие-нибудь очень-очень сложные вещи? Не-ет, счастье действительно и
меньше и больше того, что мы о нем придумываем.
Она слушала внимательно, не перебивая, словно раздумывая над этим. Когда он смолк, подхватила:
— Или если бы можно было исправить несправедливости, которые сделал в жизни, это было бы сча-
стьем. Была у меня подруга. — Она остановилась, потом все-таки продолжала с некоторой запинкой: — Мы с
ней поссорились, то есть у нас кое-что вышло. А потом подошли друг к другу и заплакали: это тоже было
счастье. — И вдруг без всякого перехода добавила: — А вот Маркс считает, что счастье — это борьба. Помните
его анкету? — И она с чисто школьным усердием начала перечислять вопросы и ответы на память. — У меня,
знаете, ответы меняются. Расту — и все меняется. Только я стараюсь каждый раз отвечать честно; не так, как,
знаю, надо бы ответить, а так, как сейчас чувствую. Ведь я не хочу доказывать себе, что я хорошая, но мне
интересно: какая я? А вам интересно?
— Гм… Пожалуй. Не всегда.
— Нельзя прожить жизнь плохо, когда был такой человек, как Овод, — сказала она. — Он и Прометей. А
ваши кто любимые герои?
“Нет, все-таки школьница или студентка-первокурсница”, — подумал Павел с разочарованием, вслух же
отозвался небрежно:
— Пожалуй, Фауст.
— Фауста я ненавижу!
— Почему так?
— У него была мелкая душа. Ему дали возможность все постигнуть, он мог открыть даже атом, а что
сделал? Ладно, пусть бы выбрал молодость, но только затем, чтобы работать дальше — ведь он же ученый! — а
он занялся пустяками.
— Вы слишком прямолинейны. К тому же я не считаю, что любовь — это пустяки.