Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
Темнота бледнела. Виделась уже узкая полоса берега, где стояли косматые бело-рыжие кони — дальше
все проваливалось в туман. Вода тоже побелела. Воздух стал холоден и резок. Начался ветер, бил он как-то
вкось, срывая упругие брызги. Иногда прямо из волн торчали рыжие кусты. Там же, где берег был обрезан
высоко и круто, ивы уже зеленели робкой, холодной зеленью.
— И это называется май! — проворчал Павел, сердито ежась.
— А вы знаете, что май — месяц исполнения
— Все, что боги наобещали вам за год, теперь вы получите. Они обещали вам что-нибудь?
Павел покачал головой.
— Но вы ведь чего-нибудь хотите? Очень?
Он честно порылся в душе и с некоторым удивлением ответил:
— Нет, очень не хочу ничего.
Она взглянула на него боком, как-то по-птичьи, и со слабой надеждой спросила все-таки еще раз:
— Ну, а не очень, просто так — хотите?
Он подумал, что хотел бы, пожалуй, чтобы в следующую субботу была попутная машина на Москву и не
нужно было вставать спозаранку к поезду; а там, дома, он хотел бы выпить черного кофе, намазывая масло на те
хорошо пропеченные московские булочки…
— Нет, и не очень тоже не хочу, — сказал он.
— Это странно.
Она старалась понять, как это можно жить жизнью, настолько отличной от ее собственной.
Павел с приличной грустью, в которой была, впрочем, известная доля самодовольства, сказал, что просто
у их часов разные маятники: то, чем живет она, он уже пережил и все это знает, а вот его она не сможет понять.
— Но я вас догоню!
— Вы догоните то, что было сейчас, а я уже уйду дальше, вперед.
— Вы считаете: это вперед?
— Что “это”? — задетый, воскликнул Павел.
— Ну, такое спокойствие, когда ничего не хочешь.
Она объясняла, и в мыслях не имея его обидеть, но все-таки он насупился.
— Я прочла в одной книжке, что покой — край всех желаний. Но ведь это уже край, и за ним ничего нет!
— В какой книжке?
Павел заметил, что она наклевалась отовсюду по зернышку, без всякого разбора. Это его раздражало.
— В какой-то божественной. Лежала у одной старушки на столе, я раскрыла и прочла.
— Та-ак… Ну, а десятилетку вы хотя бы окончили?
— Кончила, — тоже надувшись, отозвалась она и надолго замолчала.
— Посмотрите, какая рыба плеснула! — вскричала она немного погодя, забыв о маленькой ссоре.
Он поспешно обернулся. Действительно, там, где только что отражалась звезда, крупное упругое тело,
похожее на веретено, мелькнув в воздухе, с силой ударило по воде. Пошли широкие круги.
— Это щука. Они здесь водятся. Но, конечно, мало: на удочку одна мелочь попадается. Сомк больше на
рысовую
червя, ее ни за что не поймаешь!
— Вы и в этом понимаете, — сказал с удивлением Павел, — а я, сознаюсь, полный профан. — Потом
добавил: — Может, научусь со временем; мы вот все собираемся порыбалить с Кириллом Андреевичем, с
первым секретарем райкома.
Он произнес это небрежно, но сам заметил, что в тоне у него проскользнула значительность.
— Вам очень правится Синекаев? — отвечая этой его интонации, спросила она.
— Очень, — закусив губу и поэтому с преувеличенной горячностью отозвался Павел. — Синекаев —
человек большой энергии и многое делает для района.
Девушка с непонятной иронией подтвердила:
— Да, агитатор он отличный. И увлечет и товар лицом покажет. Король мероприятий! Мастер делать
выводы. А если я не хочу агитации? Я хочу, чтобы мне дали факты, а я уж сама в них разберусь. Почему я
должна на веру принимать синекаевские выводы? Может, у меня будут свои?
Они помолчали. Павел с трудом ловил ускользающее превосходство, которое, казалось, так уже прочно
утвердилось за ним.
— Между прочим, — внезапно сказала она совсем другим, грустным тоном, — в культе личности была
одна положительная сторона… Если б можно было отвлечься от того, что он воспитывал в человеке, то сама
безграничная вера в авторитет, ощущение его как своей верховной совести — хорошие вещи. Хуже пустота,
хуже ирония.
— Вы фантазерка, у вас логика ребенка, — отдуваясь, проговорил Павел.
— А вы… знаете, кто вы?
Ее глаза стали узкими и злыми.
Он вдруг успокоился и даже улыбнулся:
— Нет, не знаю. Скажите.
— Равнодушный, черствый человек! Приспособленец.
— Ну-ну!
— Почему же вы не обижаетесь?
— Да все потому же: потому что вы фантазерка и у вас детская логика. “Отвлечься”, “верховная
совесть”… — Он передразнил ее и тоже вдруг рассердился: — Скажите, какие философские категории! Какое
историческое понимание вещей. Эх, вы… продукт!
— Чего продукт?
— Да, наверное, культа же!
— А вы?
— Я? Ну и я тоже. Если вам не хочется быть в одиночестве. Прямо софистика какая-то: “Не хочу
авторитета, хочу авторитета”.
— Но если я так чувствую?
— Ну и плохо, что чувствуете. Нечем хвалиться, душечка!
— А что же делать? Нет, вы скажите: что мне делать?
Павел задумался:
— Учиться. Может быть, с самого начала.
— А как?