Глубынь-городок. Заноза

Обухова Лидия Алексеевна

на промасленных бумажных салфетках, дежурный винегрет украшал тарелки, а Павел все высматривал, что бы

еще заказать, чем бы побольше напитать беспризорную Тамару.

Она сидела совершенно оттаявшая: кто и когда еще так заботился о ней с тех пор, как она вышла из

детского дома?

— Возьмите меня на работу, — балуясь, сказала она. — Или нет. Мне надо куда-нибудь далеко. Я хочу

уехать и похитить одного неприступного товарища. А вы бы небось меня с такой биографией и

не приняли?

— Нет, почему же?

Павел улыбнулся, раздумывая, правду или нет она говорит насчет похищения “одного товарища”. И кто

это такой?

— У нас в газете на любовь смотрят терпимо.

— Да, на законную, с благословения загса.

— А вы против загса?

— Он противоречит моим убеждениям, — важно сказала Тамара.

— Вы пижонка, — вздохнул Павел. — Какое это все имеет значение? Мещане считают, что любить

можно только с загсом, а пижоны — только без загса.

— Вот я и не хочу быть мещанкой! — перебила его Тамара.

— Ну, между пижонами и мещанами расстояние невелико.

Потом он ее спросил, какой трофей на этот раз она везет в своем говорящем чемодане.

— О, трофей замечательный! Двух стариков, колхозных патриархов. Они первые в деревне на свой страх

и риск решили испробовать кукурузу: один на гектаре, другой на полутора.

“Ты помоложе, — сказал один из них, семидесятипятилетний, — бери побольше”.

Результаты оказались лучше у младшего, которому шестьдесят девять лет. Первого заело; он потребовал

еще земли. А ведь давно уже не работал вовсе.

— Стойте, — воскликнул Павел, — а не был ли один из них с подстриженными усами и в сатиновой

рубашке с белыми пуговицами?

— Был. Значит, кое-что вы все-таки знаете о районе?

— Кое-что знаю, — ответил Павел, не очень обидевшись. — Ну, а теперь пойдем ко мне в редакцию?

— Нет, на поезд.

— Это уже по правде?

— Уже по правде.

Она записала его телефон и обещала без обмана позвонить в следующий раз. На улице он посмотрел ей

вслед. Она обернулась и помахала. Тогда он вспомнил, что не спросил, откуда она знает Барабанова.

10

Тамара помахала ему рукой в последний раз и пошла вдоль улицы. Лицо ее вдруг изменилось и стало

замкнутым. В общем она не была такой, какой за минуту перед этим показалась Павлу и какой он унес ее в

своей памяти.

Она не была такой — и была! Она переживала странные припадки роста; словно бамбук, она выкидывала

за одну ночь двадцать сантиметров тонкого блестящего стебля. И междоузлиями — границей относительной

устойчивости — у нее бывали очень небольшие расстояния. Она росла и росла, как и большинство людей,

которые продолжают расти изо дня в

день до самой своей смерти.

Тамара росла, только рост первоначальной молодости — рост мышц и костей — заменился возмужанием

ума, способностью, наконец, выбраться из плена голых эмоций, когда мир внезапно то заливался солнечным

светом — и она протягивала к нему дрожащие руки, — то сосредоточивался на ней самой, становясь замкнутым

и угрюмым, как красный глазок уходящей машины. У Тамары все больше и больше вызывали интерес разные

люди; нет, то не было личное, люди интересовали сами по себе, в общем потоке жизни, который двигался

независимо от нее. Это было еще одно междоузлие. Следующим станет то, когда эгоцентризм юности пройдет

окончательно, как корь, и себя самое она тоже увидит в ряду. Она переживет и смирение от своей

незначительности и могучее чувство единения. А когда вырастет еще на несколько узлов, к ней придет, как и к

другим людям, простое честное сознание работника.

Машина, загудевшая над ее ухом, заставила ее остановиться. Она увидела райисполкомовскую “Победу”,

в которой рядом с шофером сидел “мэр города”, — и отвела глаза. И он тоже поспешно закосил в сторону. Из-

под колеса с писком вылетел фонтанчик мутной весенней воды, но Тамара самолюбиво не посторонилась.

Дело в том, что Володьку Барабанова она знала давно и хорошо. Но вот уже два года они здоровались,

только когда сталкивались лицом к лицу, а во всех остальных случаях проходили молча, задерживая внимание

на окрестностях.

Барабанов был старше Тамары на четыре года. В школе эта разница казалась столь значительной, что она

называла его первое время даже на “вы”. Впрочем, это была скорее игра в вежливую девочку; Тамара недолго

оставалась ею. Да и Володька никогда не страдал избытком взрослости. Была война, трудное время. Оба

старших Барабанова, и отец и мать, майор медицинской службы, ушли на фронт. У мальчика не оставалось ни

теток, ни дядьев, его пристроили временно в детский дом, где росла сирота

Тамара. Тамара не была ни самой старшей, ни самой красивой из девочек. Но она была решительна,

самолюбива, с ней можно было говорить о многих вещах.

Родители Володьки не вернулись. В восемнадцать лет он был зачислен в военную школу и мечтал

отомстить врагу. Но война кончилась, школу расформировали, и его после службы на границе ожидала другая

жизнь. Еще в армии, справив свое двадцатилетие, он сосчитал, что Тамаре теперь шестнадцать. Это удивило

его. Он знал из книг, что в шестнадцать лет для девушек начинается любовь. Он написал ей грубовато: “Не