Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
— Какая ты стала!
— Какая же?
Он искал слов:
— Спокойная. И так со всеми говоришь тоже спокойно, как будто ты никого не боишься.
Это было не то. Он спросил совсем тихо:
— А ты не зазналась, Томка?
Она искренне удивилась.
— Иногда ты как ребенок, иногда совсем пожилая, даже старая. Нет, не лицом, а когда говоришь…
Тамара держалась с Володькой как равная, ей шел двадцать первый год. Он никак не мог с этим
свыкнуться.
На следующий день Володька сказал Римме, прежде чем она успела потребовать с него отчета за
проведенный отдельно от нее вечер:
— А ты знаешь, я ведь ее нашел все-таки!
— Кого?
— Ну, Тамару Ильяшеву. Мою Томку.
Римма слушала молча. Через недолю Барабанов уезжал в Горуши. Римме еще оставалось около месяца до
получения диплома в зубоврачебном техникуме. Определенных разговоров о свадьбе у них до сих пор не
велось.
Римма продела свою руку под его локоть и решительно объявила:
— Ты расскажешь мне все потом. Будем сегодня гулять долго-долго!
И они сначала бродили по городу, а потом пошли в городской парк.
В одиннадцать часов, когда уже свистели милиционеры, разгоняя припозднившиеся парочки, Римма тихо
засмеялась.
— А мы не уйдем! — озорно сказала она. — Спрячемся за куст!
В Володьке сохранилось много мальчишеского, он с радостью откликался на любое приключение. Они
дождались, пока милиция ушла и погасли фонари.
Чудо лунной ночи совершалось над ними. Земля была смутной, а трава серебряной. Слышалось радио с
вокзала, а по горке, которая выгибала свой горб уже почти на небе, выше самого высокого дерева, бесшумно
бегали игрушечные троллейбусы с зелеными огоньками.
Воздух звучал дальним лаем собак, пением пластинок, свистками, вскриками гудков — и все-таки был
безмолвен и торжествен. Римма и Барабанов притихли. Володька прижался щекой к ее ресницам.
Его наполняло смутное предчувствие счастья. Риммины туфли, густо усыпанные росой, сверкали под
луной, как царицыны черевички.
— Я поеду с тобой в Горуши, — сказала вдруг Римма, обнимая его. — Мне все равно.
Но Володька попробовал еще отрезветь:
— А техникум? А твой диплом?
Римма грустно и вызывающе бросила:
— На все находится время. Только любовь все должна ждать и ждать?
(В слове “любовь” скрыта колдовская сила. Недаром ого произносят так редко. Но каждый раз оно
ударяет прямо в цель.)
— Хорошо, — сказал Барабанов. — Не будем ждать. — Сердце его забилось смятенно и сильно.
От вокзала доносился вальс “Амурские волны”:
Или эти волны, или эти волны
Старой родины гонцы?
…В объятиях любимого, в его присутствии сердце охватывает спокойствие: это та пристань, куда дошел
корабль. Ночь становится светоносной. Каждая травинка на земле и каждая струя воды поют свою песню.
— Тебе не нужно воротника лучшего, чем моя рука? — спросила Римма вспомнившимися ей стихами.
— Нет, — пробормотал благодарный Володька.
Когда они подошли к ее дому, река была так тиха, что дом лежал в ней целиком, со всеми своими огнями,
занавесками в окнах, даже силуэтами людей на них.
— Вот видишь, я все-таки женился на тебе, — сказал Володька не без гордости. Римма молча подставила
ему губы.
Туфли ее еще раз сверкнули в двойном свете фонаря и луны. Володька несколько секунд смотрел на
асфальт, по которому только что простучали каблучки.
Да, прекрасно и важно в любви трогательное умиление жестом, случайной интонацией, складкой платья.
Без этого нет чувства щедрости, которое хоть ненадолго, но преображает каждого влюбленного.
И все-таки это еще не совершенное счастье, не настоящая, истинно человеческая любовь! Люди, роднясь
душой и телом, должны породниться и мыслью, самым драгоценным, что выковало и отточило в себе
человечество. Лишь тогда, когда каждое душевное движение — и бесстрашие искателя, и радость социальных
свершений, наслаждение знанием — все, все можно разделить с возлюбленным, он становится твоим
настоящим соратником по жизни.
Такая любовь не ведет к уединению; наоборот, благодаря ей в недрах души рождаются силы, выходящие
за пределы пола, и их отдают уже всему человечеству.
Научить любить, научить быть богатым и щедрым в любви, научить счастью — разве это тоже не одна из
задач коммунизма?
11
Тамара и Барабанов поссорились так. Когда Синекаев переехал в Сердоболь, у него была короткая, но
острая схватка с тогдашним главой города, председателем районного исполкома Петром Авксентьевичем
Калабуховым.
Калабухов был похож на боксера или на быка: втянет голову в плечи, круглый череп в щетине, углы рта
опущены; сцепит пальцы, положит их перед собой па стол — ждет.
Для Сердоболя он тоже был человеком пришлым, но в отличие от Синекаева — широко известным;
приехал по настоянию Чардынина из области. Калабухов совершил полный круг: был районщиком, работал
хорошо. Выдвинули в область на большой пост, за это время много ракушек налипло на бока. Вернувшись
снова в район, оказался не только не лучшим работником, чем раньше, но гораздо худшим: видно, не уберегся
от соблазна мягких кресел, сам не заметил, как встала стена между ним и действительностью.