Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
газеты. Поперек шло написанное крупными буквами площадное слово. Так началась месть. Но она оказалась
более страшной, чем можно было предположить.
До нее дошли слухи о том, что мать парня, старая учительница, заболела от позора и горя. Вскоре она
умерла. Сын уехал на похороны и больше не вернулся. Для Тамары начались черные дни. Ей никто ничего не
говорил, ее не обвиняли, но свет вокруг нее потух. Она работала машинально. Ночами хотела заснуть и не
могла.
Оказалось,
Муки ее стали так невыносимы, что она приняла решение, возможное только в самой неискушенной
молодости: ей следует тоже умереть. Часами она ходила по берегу Гаребжи, содрогаясь от обманчивой ровности
воды.
В одну из ночей, мысленно попрощавшись со всей страной под звон ее кремлевских курантов, она шла
по набережной, все дальше и дальше от замолкнувшего уличного репродуктора и наконец там, где парапет еще
не был восстановлен и открывался крутой речной обрыв, остановилась, качнувшись вперед.
— Э, нет, сестренка, — сказал кто-то за ее спиной, крепко ухватив за плечо. — А я — то думаю: “И что
она бродит в потемках!”
Перед ней стоял парень, старше ее несколькими годами, простоволосый, слегка навеселе:
— Ну, что натворила? Выкладывай.
Потрясение ее было так сильно, что она тут же принялась рассказывать, дрожа всем телом. Он ходил с
нею до самого утра взад и вперед по набережной, хмель из него вышибло. Это была очень длинная ночь, в
которую уместилась вся Тамарина жизнь. Иногда парень прерывал: “Стой, стой!” И записывал Тамарины стихи.
Они ему нравились. Или принимался откровенно хохотать.
— Ох, дура!
И она тоже понемножку улыбалась ему бледными губами.
Потом он задумался.
— Видишь, как все удачно складывается в жизни, — сказал он. — Сегодня у нас была заводская свадьба,
я оттуда и шел, а со мной рядом весь вечер сидел наш секретарь райкома комсомола Толя Бритаев, он меня
теперь знает, и я его знаю. — Парень выдрал листок из записной книжки и размашисто написал: “Бритаев Л.
В.”. — Приходи к нему послезавтра. Ты в какую смену работаешь? Порядок. Говорить ничего не надо. Я все сам
сделаю. Приходи и стихи приноси. А если что не выйдет, так сразу ко мне. Ну!
Он протянул ей руку, стиснул от полноты сердца, и они расстались.
Больше этого человека Тамара в жизни не видела. Только много позже она спохватилась, что он забыл
сказать ей свое имя и адрес. Но его добрая рука продолжала действовать. Бритаев долго разговаривал с нею,
велел принести в кабинет подшивку областной газеты, прочел фельетон, одобрил его, слушал стихи. Разговор
шел деловой. Бритаев позвонил в одно, в другое место — и судьба ее была к вечеру решена: она стала работать
в областной молодежной газете. Коллектив там был свойский, не очень умелый, но ревностный. Много ездили
по колхозам, статьи и заметки писались горячие.
Раза два Тамара встречала еще Бритаева, он интересовался, как дела, но это уже мимоходом. А она не
смела спросить фамилию того парня, который ходатайствовал за нее. Ведь она не знала, что он говорил тогда;
может быть, что они были знакомы с самого детства!
Из армии Володька Барабанов взял направление в область, где жила Тамара. Она не писала ему полгода,
но он надеялся ее разыскать. В первый же день в горкоме партии ему предложили поступить на краткосрочные
сельскохозяйственные курсы, с тем чтобы, возможно, стать председателем колхоза. Барабанов согласился.
Тамару он еще не нашел. Но зато в первый же вечер на танцплощадке встретил Римму.
— Это ты! — сказал он. — Вот здорово!
Римме минуло двадцать четыре года. Из маленькой лебеди она превратилась в серую утицу: не слишком
подросла, не слишком раздалась вширь, но что-то в лице у нее изменилось, пропал блеск юности, то розовое
сияние, которое овевает самое некрасивое существо, превращая его хоть ненадолго в цветущую яблоньку. Она
не просто обрадовалась Барабанову, она сразу предъявила на него права.
Ведь это же был ее Володька, который когда-то так отчаянно любил ее, что решался на самые
сумасшедшие поступки! А она из-за него пролежала три недели с воспалением легких. Ничего подобного
больше в жизни с нею не случалось.
Она взялась за Володьку круто, и уже через два дня жизнь его регламентировалась так, как того хотела
Римма. Времени на поиски Тамары у него совершенно не оставалось. Римма привела его домой.
— Это Володя, мой лучший друг, — сказала она очень решительно родителям. — Разве вы его не
помните?
Отец Риммы, довольно крупный областной работник, тотчас занялся карьерой Барабанова. После курсов
его направили в Горуши, где Синекаев оставил при себе в райкоме, инструктором. Синекаев отлично понял, что,
если такой горячке вручить колхоз, он наломает дров, прежде чем кто-нибудь успеет опомниться.
Но неоглядчивый, энергичный Барабанов ему нравился. Из него мог получиться толк.
За неделю до окончания курсов Барабанов встретил наконец Тамару.
Он бы никогда не подумал, что она может так измениться! Они пошли в ресторан, а поздно вечером он
стоял перед нею на лестнице, держась за мраморные перила, и повторял, не то восхищаясь, не то в удивлении: