Гнев Тиамат
Шрифт:
А по ночам мучали кошмары. Сны без кошмаров теперь остались в прошлом.
Комната, из которой наблюдали за допросом, была выкрашена в скучный зеленый. В воздухе витал запах очистителя с перечным ароматом ванили лаконианских цветов. Трехо с Кортазаром прокручивали на объемном дисплее комплексные диаграммы, словно изучали волны погодных трансформаций. Охранники заняли место на посту снаружи, Илич и еще двое встали у дверей изнутри. Тереза сначала думала дойти до стула, но тот, казалось, так далеко, и она опустилась прямо на пол.
– Что тут у нас, доктор? – спросил Трехо.
Котразар тряхнул
– Его модели реагирования всегда были странны. И нынешние колебания укладываются в пределы погрешности. Подобное встречается у злоупотребляющих психоделиками, чаще у женщин. Но я бы сказал, смена допрашивающего не сильно повлияла на показатели. Учитывая его базовый уровень, я бы сказал, он говорит правду.
– Вы абсолютно уверены?
– Нет, – ответил Кортазар. – Но процентов на восемьдесят. В следующий раз попробуйте доктора Окойе. У них более долгие отношения. И дружеские.
– Но тогда придется оторвать ее от текущей работы, – заметил Илич.
Трехо нетерпеливо фыркнул и прижал ладони к щекам, так крепко, даже костяшки пальцев побелели. Под глазами, в которых прочно поселилась усталость, залегли круги. Только на нем теперь держится империя, подумалось Терезе. Как будто кто-то произнес это вслух. Кто-то, кто мог и солгать.
– Что с поисками… тела? – спросил Илич.
– Ничего, – ответил Трехо. – Я отдал приказ стрелять при любом контакте, но у нас есть рыбка покрупнее, чем слоняющийся по округе зомби. Если вздумает вернуться, припасов у него нет. Может, нам повезет, и дроны примут его за настольную лампу.
Что-то шевельнулось внутри у Терезы. Чуть-чуть.
Кортазар кашлянул:
– Думаю, это решение стоит пересмотреть. Дополнительный объект исследования существенно продвинул бы мою работу с высоким консулом…
– Дождемся отчета Окойе, прежде чем что-то менять, – оборвал Трехо. – Самое важное – держать сепаратистов под контролем.
– Разве? – возразил Ильич. – Я думал, самое важное – то, что сожрало наши корабли и сломало Дуарте. – Он говорил про отца, но ладно, ничего. К ней это тоже относилось, вроде как вовлекало в разговор. Учитывая его базовый уровень...
– То вторая наша проблема, – объявил Трехо, – и ею мы займемся. Но если я не удержу все под контролем, высокому консулу, когда он восстановится, управлять будет нечем.
Пустота в его голосе показалась знакомой. Тереза внимательнее пригляделась к Трехо. Унижение, вызванное часами допроса, было по-прежнему свежо, и все же трудно не заметить, как вымотан адмирал, и как напуган. Она потеряла отца. Он потерял лидера. Из-за своего несомненного горя он стал ей даже симпатичен.
Ее вдруг отбросило в прошлое, в тот миг, когда Тимоти прострелили голову. Она невольно ахнула и снова вернулась в настоящее. Травматическая память. Мозг отказывается признавать то, что произошло, и выдает мгновенные вспышки воспоминаний, Илич предупреждал, что так будет. И велел обязательно сказать, когда это случится. Ну вот, случилось, но она не сказала.
Трехо покосился на нее, затем перевел взгляд на Илича:
– Надо вовремя вернуть ее в Государственное Здание, пусть одноклассники видят ее.
Илич напрягся.
– Прошу прощения, адмирал, но… Причин отклониться от расписания найдется более чем достаточно.
– А я говорю, полковник, – слово «полковник» Трехо выделил особо, напоминая Иличу о разнице в рангах, – когда готовишься к потопу, каждый кусочек нормальной жизни становится мешком с песком. Она, возможно, не та, кто спасет нас от полного развала, но она часть общей схемы. Свою роль в маленьком эксперименте доктора с заключенным она уже отыграла. Больше ей здесь делать нечего.
Он имел в виду: «Тебе здесь делать нечего». Илич не изменился в лице, а Тереза позволила себе улыбнуться.
С той страшной ночи отношения этих двоих изменились. Тереза видела это, и даже, как ей казалось, понимала почему. Илич входил в узкий круг тех, кто помогал держать состояние отца в секрете. Трехо доверял ему. А Илич позволил ей улизнуть из Государственного Здания на встречу с головорезом из подполья. Трехо доверился Иличу, а тот не оправдал доверия.
А может, теперь она все воспринимала так.
– Так точно, – ответил Илич. И обернулся к ней: – Идем, я отведу тебя в класс. Все будет хорошо.
Как же хотелось разрыдаться, упасть и с воплями покатиться по полу, словно ребенок. Хотелось опрокинуть стол и заорать, как Эльза Сингх. Но годы муштры взяли свое, она сдержалась. Просто кивнула и поднялась на ноги. Но когда Илич вышел в коридор, за ним она не пошла.
– Восемьдесят процентов, – произнесла она, обращаясь к Кортазару. – Вы уверены насчет восьмидесяти процентов.
В глазах Трехо мелькнуло раздражение, но Кортазар был счастлив пояснить:
– Разумеется, это лишь предположение. Но изучение автономных функций стало моей страстью, в последние несколько лет проделана огромная работа. Мозговая активность, возникающая, когда человек вспоминает что-то, отличается от активности, которая стимулируется выдумыванием новой информации. Конечно, есть вероятность, что субъект сочинил и вызубрил ложь так, что она выглядит как воспоминание. Но поскольку новые дознаватели и новые вопросы активируют лишь зоны воспоминаний, а не зоны творческих функций мозга, восемьдесят – вполне подходящая оценка. Наверно, даже заниженная. Скорее всего, Холден говорит правду.
Раз он сказал, что он тебе друг, значит, так и было.
Перед глазами встал Тимоти, взглянул на нее, как он всегда смотрел, и произнес: «Слишком много инструмента не бывает».
Только теперь она не знала, кем была для него – другом или инструментом.
Не знала, а нужно узнать.
Занятия класса проходили в музее Государственного Здания. Огромные, бледные стены под белым светом, который омывал полотна и скульптуры, подчеркивая краски, но не давая им выцветать с годами. Воздух, за которым здесь строго следили, был ни теплым и ни холодным, ни сухим и ни влажным. Полковник Илич, не останавливаясь, провел их мимо великих произведений других эпох, как будто не хотел тревожить покой шедевров. Он убил Тимоти, поругался с Трехо, нес на плечах бремя империи, однако улыбался так же, как всегда, и голос у него был ровный. Интересно, что еще скрывал он от нее все эти годы?