Гнев Тиамат
Шрифт:
– Мне тоже не нравится, что мы окажемся на разных кораблях, – сказала Бобби. – Но так будет правильно.
– Да, капитан. Ладно. – Он вздохнул, но, к её удивлению, улыбнулся. – Выйдет то ещё чёртово родео.
– Они и не узнают, что их убило, – поддержала Бобби. – Жаль только, что когда мы разнесем корабль в раскалённую пыль, там не будет Трехо.
– До него доберёмся позже. А я пока собираюсь подвергнуть системы, которые работают хорошо, сеансу безудержной диагностики. По крайней мере, так я буду чувствовать, что хоть что-то контролирую.
– Хороший план, – одобрила Бобби. – А я останусь тут, погляжу, многие ли из моей команды предпочтут отчалить.
– Увидишь, не будет ни одного. Эти люди пойдут за тобой даже в ад. Мы все в тебя верим, – он помедлил немного, а потом добавил: – Я в тебя верю.
Дверь за ним закрылась, а севшая в амортизатор Бобби словно погрузилась в тёплую ванну. Когда её глаза закрылись, она уже крепко спала.
Переведено: Kee
Глава 31: Тереза
– А был ли Тимоти мне настоящим другом?
Холден сидел на койке, привалившись спиной к стене. Его бумажная роба была измята, вся в подсохших кровавых потеках. Склера правого глаза налилась кровью, плоть вокруг вздулась. Щека чуть ниже вспухла и потемнела. И двигался он очень осторожно, как будто все внутри болело. Камера у него совсем крошечная. Самый маленький шкаф в ее спальне почти вдвое просторней. Единственный источник света – тонкая, как карандаш, полоска под потолком, слишком яркая, чтобы смотреть на нее в упор, но не дающая достаточного освещения, чтобы читать.
– Раз он сказал, что он тебе друг, значит, так и было, – сказал Холден. – Амос не из тех, кто станет лгать.
– Зачем он был здесь? – спросила она, как ей было велено.
Холден сглотнул, тяжко, с трудом. Он выглядел печальным. Нет, не печальным. Сочувствующим. Что еще хуже.
– Меня уже спрашивали. Извини, что тебя тоже заставляют проходить через это.
Трехо велел придерживаться сценария, говорить только то, что отрепетировано, но все же она рискнула:
– Может, они думали, солгать тому, кому ты причинил боль, будет труднее.
– Может. Но тебе я скажу то же, что сказал им. Я не знал, что он был здесь. Я не контактировал с ним. Я не знаю, какова его миссия, кто или что привело его сюда, и как долго он пробыл здесь. Если он держал связь с подпольем, то мне не известно, как. Я не знаю, зачем при нем была портативная атомная бомба, но предполагаю, он намеревался что-то взорвать. Если бы я знал, что он здесь, попросил бы этого не делать.
Тереза подняла взгляд и посмотрела в камеру. Следующие четыре вопроса можно не задавать, Холден уже ответил. Непонятно, что теперь делать – пропустить эту часть или заставить его повторить все еще раз.
– Как твой отец? – поинтересовался Холден, пока она раздумывала. – Мне никто ничего не говорит, но я сложил два и два – что-то пошло не так. И еще, он не пришел меня допрашивать. Мы с ним в некоторой степени сроднились, он бы обязательно явился.
«Отец в порядке», – подумала она. Но произнести вслух не смогла.
– За него не волнуйся. Волнуйся лучше за себя.
– О, это непременно. Волноваться – мой конек. За нас обоих. За всех.
– Что случилось с телом? – она попробовала вернуться к сценарию.
– Твоего отца?
– Тимоти.
– Я почем знаю.
Она помолчала. Внутри все сжалось, в горле засел ком. В последние дни такое с ней бывало часто.
– Он умер. Я сама видела.
– Так мне сказали. Он был хорошим... Ладно, его нельзя назвать совсем уж хорошим человеком. Но он, во всяком случае, пытался. И он был чертовски предан. – Холден помолчал. – Он был мне братом. Я любил его.
– Чем занимается подполье?
Холден пожал плечами.
– Как я предполагаю, пытается вырваться из-под пяты твоего отца, чтобы иное мнение тоже брали в расчет. Я бы занимался именно этим. Ладно. Погоди-ка… – Холден тяжело поднялся и заговорил прямо в объектив. – Может, закончим уже, а? Ни к чему изводить ее, все равно это ничего не изменит.
Сперва никакой реакции, потом клацнули дверные магнитные замки. Холден снова сел. Терезу накрыло чувство облегчения, только сейчас она поняла, как страшно ей было оставаться наедине с этим человеком. И как она рада, что испытание закончилось.
– Мне не позволят навредить тебе, – сказал Холден. – Даже если б я захотел. Нет, в смысле, я вовсе не хочу, но даже если бы.
Ее охватила ярость, жестокая, неожиданная.
– Ты больше не танцующий медведь.
Холден прислонился к стене, чтобы не упасть. Когда он улыбнулся, оказалось, что одного зуба не хватает.
– Однако приятно, когда тебя воспринимают всерьез.
Дверь открылась, вошли два охранника и с ними полковник Илич. Проскрипели по кафельному полу армейские ботинки. Руки охранники держали на дубинках, но пока не доставали их. Пока. Илич положил ладонь ей на плечо, и она развернулась к выходу. Раз он сказал, что он тебе друг, значит, так и было. Хотелось бы верить, но она не верила.
– Ты молодец, – сказал Илич, когда дверь камеры закрылась за ними. – Хорошо справилась.
Снова клацнули магнитные засовы. Холден под замком. Она немного успокоилась. Они прошли по коридору мимо десятка точно таких же дверей. Если за ними люди, то неизвестно кто они и за что здесь. Похоже, каждый новый день открывал Терезе целую бездну того, о чем она прежде понятия не имела.
С той жуткой ночи она тоже стала почти что пленницей. Трехо выбил из нее все, что она знала о Тимоти – как они познакомились, о чем он говорил, о чем она ему говорила, как он ладил с ремонтными дронами, почему она никому о нем не рассказала. Спустя несколько часов Илич попытался вызволить ее, но допрос продолжался, пока она не заплакала, и даже после.
Неизвестно, сколько это длилось. Более одной сессии, но сколько прошло – часы? Дни? Она не могла сказать. Все теперь охвачено безвременьем. И, раз начавшись, обречено тянуться вечно. Она ощущала себя марионеткой в чужих руках. Допрашивал ли ее Трехо, сидела ли она с тем, что осталось от отца, или ела, притворяясь, будто ничего не случилось, казалось, настоящая она сжалась в комок и спряталась в маленьком черном местечке, где раньше было сердце. Илич говорил о травмах и насилии, обещал, что со временем станет легче. Кортазар, взявший на себя заботы о ее здоровье, говорил мало, только сканировал ей мозг, да высасывал кровь. Вот и хорошо. Говорить не хотелось.