Год под знаком гориллы
Шрифт:
С утра ненадолго проглянуло солнце, а потом облака, насыщенные дождем, опустились почти до верхушек деревьев. Целые пять часов я сидел на ветке, как на насесте, и продрог до костей. Пальцы у меня так закоченели, что я с трудом мог делать записи. Пошел сильный дождь, который скоро превратился в град. Гориллы сидели сгорбившись, предоставив градинам величиной с вишню барабанить по их спинам. Они выглядели совершенно несчастными. Вода стекала с их надбровья, а длинные волосы на руках совершенно намокли и слиплись. Я сидел скорчившись у самого ствола дерева, почти прижимаясь к нему лицом. От коры пахло грибным запахом лишайников и заплесневелого мха. Я не мог уйти, не потревожив обезьян. Приходилось ждать, пока они сами не удалятся.
Когда град прекратился и сменился моросящим дождем, гориллы разбрелись в разные стороны на кормежку. Внезапно из-за кустов раздалось странное стаккато, звук, который я до сих пор не слышал, ряд громких, отрывистых О-О-О; первый звук О был подчеркнутый, с ударением и отделен от последующих отчетливой паузой. Звук повторялся вновь и вновь, а через две или три минуты я понял, что было его причиной. Ди Джи спаривался с самкой.
Наконец гориллы удалились и я, одеревеневший и озябший после шести часов, проведенных на ветке, смог слезть с дерева. Несмотря на ненастную погоду, я был в восторге от превосходно проведенного дня.
В течение последующих дней эта группа горилл прошла через несколько глубоких ущелий, параллельных склонам горы Микено, в направлении Кабары. Обезьяны привыкли к моему присутствию: самки почти совсем не реагировали на него, а Большой Папаша, увидев меня, только слегка ворчал, выражая этим свое недовольство. Даже горластый Рваный Нос как-то притих. Младший, казалось, просто ждал моего появления. Обычно за ним следовал подросток лет четырех, повторявший каждое его движение. Вероятно, этот подросток был самец, хотя в природных условиях пол молодых горилл определить с полной уверенностью невозможно. Это был забавный парнишка с тугим, как барабан, животом, длинными, всклокоченными волосами на макушке и с озорным выражением морды, сулящим всякие проказы.
Темная пирамидальная вершина горы Микено и деревья, украшенные фестонами лишайников, придавали пейзажу какой-то фантастический вид
Однажды утром сторож заповедника Н'секенабо сопровождал меня в поисках группы. Заметив животных ярдах в пятидесяти впереди нас, я жестом показал ему спрятаться за деревом, а сам вспрыгнул на низкую ветвь. Как обычно, Младший неторопливо приблизился и в двадцати футах от меня влез на ствол упавшего дерева. Затем он двинулся по стволу странными, резкими, подскакивающими шагами. Тело у него было напряжено, локти вывернуты наружу, отчего руки его казались искривленными. Он горделиво выступал мелкими шажками, явно стараясь казаться большим и мощным. Я забавлялся, глядя на его проделки, и совсем забыл о стороже, а когда посмотрел вниз, то увидел, что Н'секенабо стоит подо мной, обеими руками сжимая мачете. Капли пота выступили у него на лбу, а губы стали серыми от страха. Я был восхищен его мужеством, тем, что Н'секенабо не покинул меня, несмотря на присутствие животного, которого он так боялся. Младший удалился с небрежным видом, оглянувшись через плечо, прежде чем поспешить за своей уходящей группой.
В некоторых случаях Младший, а иногда какая-нибудь другая горилла, подойдя футов на шестьдесят или еще ближе, трясли головой. Это был странный жест, казалось, означавший «я не имею враждебных намерений». Чтобы узнать, как поступят обезьяны, если повторить их жест, я дождался момента, когда Младший был в тридцати футах от меня и смотрел на меня очень внимательно, пока я перематывал пленку в аппарате. Когда я начал трясти головой, он медленно отвернулся, думая, вероятно, что его пристальный взгляд я принял за выражение угрозы. Когда же я в свою очередь уставился на него, он потряс головой. Мы проделывали это минут десять. Один раз, тряся головой, Младший расслабил мускулы нижней челюсти и зубы его застучали друг о друга.
Позже, когда я нечаянно встречался с гориллами на близком расстоянии, я тряс головой, чтобы успокоить их, и они, казалось, понимали мои мирные намерения.
Одной из моих задач было определение приблизительного возраста каждой гориллы, чтобы составить какое-то представление о том, как долго детеныши остаются со своими матерями и в каком возрасте обезьяны начинают размножаться. К счастью, перед поездкой в Африку я осмотрел горилл в нескольких зоопарках США и Европы. Сравнивая вес и размер горилл, живущих в неволе, чей возраст был приблизительно известен, с размером живущих на свободе, я вывел примерную шкалу возрастов. Годовалый детеныш весит от пятнадцати до двадцати фунтов, в два года — около тридцати пяти фунтов, в три года — около шестидесяти фунтов, в четыре — около восьмидесяти фунтов, а в пять лет — примерно сто двадцать фунтов. Животные старшего возраста весьма разнообразны по весу в зависимости от пола и индивидуальных особенностей.
В марте 1959 года Док и я увидели одного детеныша в тот день, когда он родился. У меня была возможность наблюдать за его развитием до августа 1960 года, то есть в течение семнадцати месяцев. Я следил также за ростом других детенышей в течение десяти — двенадцати месяцев. Все эти сведения дали мне возможность достаточно точно определять возраст горилл от новорожденного до трехлетки. В течение этого периода жизни молодые животные цепляются за своих матерей или держатся рядом с ними, и я называю их детенышами. В возрасте между тремя и шестью годами гориллы в большей степени, или даже совершенно, не зависят от матерей и самостоятельно ходят с группой. Их я называю подростками.
Сведения, полученные из зоопарков, указывают также на то, что до восьми или девяти лет самцы и самки примерно одного размера. В восемь или девять лет самцы начинают интенсивно расти, что продолжается года два или три. В результате этого совершенно взрослый самец весит приблизительно в два раза больше самки. В возрасте между девятью и десятью годами у самцов на спине появляются серебристые или седые волосы. Следовательно, самцам с черной спиной примерно от шести до десяти лет, а с серебристой спиной — свыше десяти лет. Таким самцам, как Большой Папаша, вожакам групп, по меньшей мере лет двенадцать. Возраст самок не может быть определен сколько-нибудь точно, и любую самку шести лет или старше я просто называю взрослой.
Однажды утром я нашел след одинокой гориллы, ведущий в сторону от четвертой группы. Через час у отвесных скал каньона Каньямагуфа я догнал Чужака. Он заревел и скрылся в подлеске, с треском прокладывая себе дорогу. Спал он один в течение двух ночей, устроив на земле гнездо из ветвей. Затем, к моему удивлению, Чужак пересек свежий след своей группы, очевидно, последовал за ней и вновь присоединился к остальным животным, проведя два дня в одиночестве. Многие, посетившие страну горилл, наталкивались на одиноких самцов, ведущих уединенный образ жизни в лесу. Наиболее широко было распространено предположение, что это жалкие, слабые животные, изгнанные из группы более молодыми и сильными соперниками. Или же, как сказал антрополог Кун в 1962 году: «Молодежь изгоняется из семейного стада примерно в период полового созревания и не потому, что они до этого не могли прокормиться самостоятельно, а потому, что в это время начали вызывать ревность у своих родителей, на манер хорошо известного комплекса Эдипа». Поведение Чужака дало мне первый намек на то, что вышесказанные предположения, как и многие другие идеи относительно горилл, были совершенно неправильны.
Девятого сентября, идя по следу одинокой гориллы поблизости от группы IV, я вновь встретил Чужака, спускающегося по другой тропинке. Он резко повернулся и побежал от меня, двигаясь немного боком и отвернув лицо в сторону, чтобы его не хлестали ветви кустарника. Очевидно, страсть к бродяжничеству опять овладела его свободолюбивой душой. Другой след вел в ущелье, но я по нему не пошел. Позже, в тот же день, немного выше по краю ущелья, пока я спокойно наблюдал за группой IV, из зарослей, футах в тридцати от меня, неожиданно высунулась голова незнакомого самца с серебристой спиной. Он увидел меня и от полнейшего изумления разинул рот, потом опомнился и с диким ревом нырнул за край каньона. Минут через десять, видимо набравшись храбрости, самец с решительным видом прошел мимо меня и присоединился к группе. Он уселся рядом с Большим Папашей, Ди Джи и Рваным Носом, которые отдыхали вместе. Его появление не вызвало у них ни малейшей реакции. «Пришелец», как я его назвал, был молодым животным, размерами несколько поменьше Рваного Носа. Группа, очевидно, ему понравилась, так как он оставался ее членом по крайней мере одиннадцать месяцев. Полное равнодушие, с которым группа приняла Пришельца, было поразительно. Я решил, что, возможно, он ранее был членом этой группы, прежде чем удалился и некоторое время вёл одинокую жизнь. Его поведение подтвердило мои предыдущие наблюдения за Чужаком, показав, что во всяком случае в этом стаде самцы могли приходить и уходить по своему желанию.