Год под знаком гориллы
Шрифт:
А правда, зачем изучать гориллу? Зачем тратить тысячи долларов и долгие годы, наблюдая обезьяну на лоне природы? Один из ответов на этот вопрос был дан Спратом в 1722 году:
«Однако надлежит понимать, что в таком обширном и разнообразном искусстве, как искусство экспериментов, существует много степеней полезного; иные опыты приносят прямую и ощутимую выгоду, однако доставляют мало удовольствия; иные помогают обучению, но не приносят видимой выгоды; иные дают нам понимание сейчас, а применить их можно только в будущем; иные служат лишь украшению и удовлетворению любопытства. Если же будут упорствовать в осуждении всех опытов, кроме тех, что приносят немедленную выгоду и с помощью коих можно сразу пожинать плоды, то пусть осуждают и Провидение Господне за то, что он не создал все времена года временем сбора урожая плодов земных».
В течение многих лет велось изучение низших и человекообразных обезьян, находящихся в неволе. Изучали их умственные
Будучи близкими родственниками человека, низшие и человекообразные обезьяны приносят большую пользу при изучении человеческих болезней. Например, для выработки противополиомиэлитной вакцины, а также для исследований в различных областях медицины в США каждый год завозят от двухсот тысяч до трехсот тысяч обезьян на общую сумму в двадцать миллионов долларов. И как обычно, человек безжалостно собирает жатву, не думая о будущем. Когда-то считалось, что количество обезьян резусов в Индии безгранично. Несмотря на то что для отправки в США ежегодно производился отлов тысяч резусов, ни их количество, ни их поведение на воле были совершенно неизвестны до тех пор, пока доктор С. Саутвик не начал их изучать в 1960 году. Он пришел к заключению, что число резусов быстро уменьшается и что скоро неизбежно возникнет острая нехватка этих обезьян. Из всех животных шимпанзе наиболее близок к человеку по группам своей крови и по восприимчивости к некоторым болезням. Все большее и большее число этих обезьян отстреливают или вылавливают для медицинских целей. Никто не знает, сколько их осталось и сколько их еще можно добыть в данной местности, не подвергая их поголовье опасности полного истребления. Ни одни приматы не могут сохраниться, если их подвергать постоянному и неограниченному истреблению. Если резусов и других обезьян не выращивать в достаточных количествах в неволе или же не ограничивать добычу их настолько, чтобы поголовье могло восполняться, то уже через несколько лет научно-исследовательские учреждения могут оказаться без подопытных животных.
Чтобы разумно обращаться с любыми животными, будь то в природных условиях или в неволе, необходимо знать особенности их биологии и поведения в сообществах.
Есть еще одна причина для изучения животных и для меня лично самая важная: человек учится познавать самого себя. В наш век, когда человек все больше и больше покоряет природу, когда он изобретает все новые и новые виды орудия самоуничтожения, он все еще только стоит на пороге понимания причин, мотивирующих его собственные поступки. Надо учитывать, что поведение человека определено и в большой степени завуалировано той культурой, к которой он принадлежит по своему рождению. Часто бывает легче понять какую-нибудь проблему человеческого поведения, если предварительно изучить поведение других животных. Ближайшие родственники человека, вместе с ним объединенные в отряд приматов, — это человекообразные и низшие обезьяны, лемуры и другие полуобезьяны. Разгадки причин поведения отдельного человека и даже всего человеческого общества могут быть найдены при изучении различных животных и особенно приматов. Поэт Карл Сэндберг однажды написал:
Во мне сидит волк… клыки, чтобы рвать и терзать, красный язык — чтобы лакать горячую кровь… Я ношу в себе этого волка потому, что мне дала его дикая природа и она его не отпускает. Во мне сидит кабан… рыло и брюхо… чтобы жрать и хрюкать… чтобы сытым спать на солнце — это мне тоже дала природа; дала и не дает мне от этого избавиться. Во мне сидит павиан… с цепкими ногтями, обезьяньей мордой… волосатыми подмышками… он готов рычать и убивать… готов петь и кормить молоком детенышей… павиан во мне потому, что так приказала природа. О, целый зверинец в моей грудной клетке, в моей черепной коробке, в моем пульсирующем алом сердце. И есть во мне еще что-то: сердце мужчины-ребенка, сердце женщины-ребенка: это и отец, и мать, и возлюбленная: и пришло это Бог-Знает-Откуда; уходит это Бог-Знает-Куда — я сторож в зверинце; я говорю да и нет; я пою, убиваю и работаю; я друг всему живому, я возник из природы.На простом примере становится ясно, почему наблюдения за гориллой облегчают понимание наших собственных поступков. Доктор Н. Тинберген и другие специалисты по поведению животных обнаружили, что в некоторых ситуациях у животного могут возникнуть два несовместимых друг с другом противоположных импульса, две тенденции, например: 1-я — напасть на противника; 2-я —
По крайней мере раз в неделю я ходил к утесу Бишитси, в двух милях к северу, посмотреть, не проходили ли гориллы в этой части леса. Я шел по плотно утоптанным буйволами тропинкам, которые вились по зарослям, то неожиданно делая поворот, то изгибаясь в обход какого-нибудь оврага. Некоторые из этих «лесных шоссе», утрамбованных бесчисленными копытами, в точности следовали контурам горных склонов… Хотя большая часть троп, казалось, переплеталась и извивалась совершенно бесцельно, животные все время ими пользовались. Кто знает, может быть, это были традиционные дороги, по которым ходили многие их поколения. Однажды мы со сторожем проложили узкую дорожку к Битшитси напрямик, через заросли лобелии и поля крапивы. Скоро нашу новую дорожку нашли буйволы, по ней стали ходить леопарды, а затем ею начали пользоваться во время обходов и парковые сторожа. Так создалась новая лесная тропа, и я гадал, сохранится ли она, будут ли ходить по ней звери и в дальнейшем.
Вокруг Бишитси пологие холмы, и гулять там очень приятно. Там нет кусающихся насекомых — москитов, мошки, муравьев; там не встречаются змеи и другие пресмыкающиеся, за исключением двух видов хамелеонов; ничто не понуждает ускорять шаг, ничто не мешает сесть и спокойно отдохнуть. Совершенство этих мест портит только жгучая крапива. Я нигде не видел такой буйной крапивы. В тех местах, где почва не заболочена, где не нависают густые ветви деревьев, а местность довольно ровная, крапива растет густыми зарослями, от шести до восьми футов высотой, и занимает целые акры. На вид это ничем не примечательное растение, с тощими стеблями и листьями, усеянными мельчайшими белыми ворсинками, но стоит их тронуть, и кожа начинает гореть огнем. После того как я прошел по зарослям крапивы, ноги покраснели и вспухли, красные пятна и волдыри покрыли лицо и руки. И все же растение, от которого на моей коже, защищенной двумя слоями одежды, появлялись ожоги, нисколько не досаждало гориллам. Они проходили сквозь заросли крапивы без малейшего колебания, употребляли ее при постройке гнезд, ели листья и стебли, вертели в руках и жевали покрытую ворсинками часть растения, видимо, без малейшего для себя вреда. Хотел бы я знать их секрет!
Туманный день в Кабаре
На утесе Бишитси есть сучковатое, искривленное дерево; одна ветка простирается прямо над краем обрыва. Я любил сидеть на ней, на мягкой подушке из мха, блуждая взором по лесу, расстилавшемуся далеко внизу. Часто ветер приносил с севера облака, и они сталкивались с утесом. Обрывки белого тумана разлетались вокруг меня, как пена прибоя. Однажды две белки гонялись друг за другом на соседнем дереве. Они носились вокруг ствола, и их золотистые бока и серые спинки мелькали, как молния. Белочки промчались по земле и, совершенно не замечая меня, взлетели на сук, на котором я сидел. Одна белка прыгнула прямо на носок моего башмака и оглянулась на свою товарку, а та, замерев, уставилась на меня блестящими черными глазками. Затем она обратилась в бегство, за ней ускакала и другая.
Сидя на суку, я слушал любовную песню оливкового голубя. Это приземистая птица с синевато-серым оперением, покрытой белыми пятнышками грудкой и желтым клювом. Оливковые голуби пугливы — они тихо сидели в густой листве деревьев и вдруг взлетали, так громко хлопая крыльями, что я вздрагивал. Крик токующей птицы можно описать как звонкое «бруууууу», звучащее все пронзительнее, а затем несколько воркующих, низких «бруууу-ооо». После этого птица взвивалась высоко в воздух и плавно скользила вниз, изогнув крылья, распустив хвост, издавая странные звуки, похожие на рев осла. В промежутке между 19 ноября и 27 апреля я нашел шесть гнезд этого голубя. Гнезда эти — непрочные сооружения из нескольких хворостинок, сложенных в развилке дерева, футах в двадцати от земли. В каждом гнезде было по одному белому яйцу или по неоперившемуся птенцу, покрытому бледно-желтым пухом.