Год под знаком гориллы

Шаллер Джордж Б.

Гориллы были нашими ближайшими соседями, и мы судачили о их делах, как судачат о соседях: миссис Пятнышко поссорилась с миссис Черноголовой, миссис Мозолистая Джейн в первый раз позволила своему малышу прокатиться у себя на спине, поврежденный больной глаз у миссис Кривой, видимо, разболелся еще сильнее. Живя в тесном и постоянном общении, Кей и я научились угадывать заранее поступки друг друга, изучили все привычки до мелочей. Слова становились все менее нужными. Теперь легче было понять, каким образом гориллы так успешно координируют свои действия жестами и немногими звуками. Очевидно, такого общения вполне достаточно для их простой жизни. И лишь изредка Кей говорила со вздохом: «Как мне хочется поговорить с женщиной о кулинарных рецептах, тряпках, обо всем том, что тебя не интересует».

Радио у нас в Кабаре не было: мы не хотели нарушать покой нашей жизни шумами, долетающими из внешнего мира. От сотрудников Национального Парка никаких новостей никогда не

поступало. Только раз в три недели, когда сменялся сторож заповедника, нам доставляли почту.

День почты! Когда наступал этот долгожданный день, Кей поминутно выглядывала из домика в надежде увидеть на опушке леса нового сторожа, пришедшего на смену. Иногда его присылали с опозданием на несколько дней, но рано или поздно он появлялся в сопровождении местного жителя, который тащил на себе его трехнедельный паек бобов, риса, сушеной рыбы и пива. Мы всегда с волнением открывали письма из дома и читали «Тайм» и «Ньюсуик», желая узнать, что же произошло за это время. Но через несколько часов внешний мир снова отступал далеко на задний план до следующего почтового дня.

Сторожа считали пребывание в Кабаре сущим наказанием. Они ненавидели такую жизнь: здесь было холодно и сыро, за исключением Андреа им было не с кем поболтать и выпить пива. Кей всегда беспокоилась, когда я в одиночку бродил по лесу целыми днями, а иногда оставался там и на ночь. Если она сама не шла со мной, то настаивала, чтобы со мной шел сторож. Для ее успокоения, я иногда брал его в поход, но, если гориллы были близко, оставлял в каком-нибудь месте ожидать моего возвращения. Вполне понятно, что большинство сторожей терпеть не могли эти прогулки: крапива обжигала им ноги, а лесные животные вызывали у них слепой ужас, который нисколько не уменьшался от того, что животные эти были им не в новинку. Однажды со мной был сторож Донати, рослый самоуверенный парень. Буйвол, чей сон мы, очевидно, потревожили, шумно выскочил из зарослей прямо на нас. Я встал за дерево, а Донати, громко вопя, пустился бежать по тропе, словно буйвол за ним гнался. Между тем животное просто пронеслось мимо нас и исчезло в лесу. Подобное происшествие случилось и с Десмосом, худым, мускулистым сторожем, в котором чувствовалась примесь крови батутси. Он шел прямо за мной, когда мы неожиданно наткнулись на группу горилл. Самец поднялся из зарослей и несколько раз оглушительно взревел. Десмос кинулся бежать вниз по откосу, и я увидел его только несколько часов спустя, когда он появился хромая, с вывихнутым коленом, которое он повредил во время своего поспешного «отступления». Судя по тому как они себя вели, мне начинало казаться, что «парковый сторож», или «сторож заповедника», совсем не должность, а почетное звание, не имеющее отношения к их прямым обязанностям.

Только раз в несколько недель или даже месяцев случались дни, когда наблюдения за гориллами не велись, например в сочельник. Накануне мы отправили Андреа и сторожа в их деревню и остались одни. Погода стояла отвратительная, густой туман волнами накатывался на луг, и в этой серой мгле лес то появлялся, то исчезал, как во сне. Протоптанная буйволами тропа вела от пруда вверх, на склоны Микено. Я пошел по ней в поисках рождественской «елки».

Высоко на горе, там, где уже не росли хагении, я нашел деревья, которые искал. Заросли вереска покрывали гребень горы, и, побродив немного, я нашел вересковое деревцо футов пяти вышиной, с довольно симметрично расположенными ветками, срезал его ножом и отправился домой, вскинув деревцо на плечо. Я бегом спускался с горы сквозь темные заросли деревьев, сквозь туман и свистящий вокруг ветер, а ветви хлестали меня по лицу; в эти минуты я от всей души надеялся, что не столкнусь с буйволом. Так я мчался под гору, почти летел в состоянии какого-то упоения, пока не достиг нашего пруда. Кей меня ждала. Мы украсили деревцо желтыми цветами, собранными в лесу, и серебряными звездами, вырезанными из оберточной фольги. Чтобы сделать Кей сюрприз, я еще из дому захватил нашу любимую игрушку — маленькую птичку гаичку, вырезанную из дерева. Мы вынули ее из бумаги и повесили на ветку. Под «елочкой» были разложены подарки — книги и другие вещи, на столе стояла миска с апельсинами и орехами, ее венчал ананас.

Весь первый день рождества сеял мелкий дождик. К полудню я вдруг почувствовал, что очень хочу навестить моих горилл, и отправился к Бишитси. Несмотря на накидку из пластика, я промок до костей. Проходив час по следам, я увидел группу VII, очень медленно двигающуюся под дождем. Животные почти не обратили на меня внимания. Я влез на низкую развилку дерева и лег на большой горизонтальный сук. Клочья тумана вились между деревьями; мелкий дождь перешел в ливень. Гориллы не торопясь двинулись в мою сторону и укрылись от дождя у ствола большого дерева, соседнего с тем, на котором я лежал. Длинные волосы на телах обезьян намокли от дождя; от животных шел слабый запах, как будто от мокрого одеяла. Они неподвижно сидели под деревом, прижимаясь друг к другу, видимо, чтобы согреться. Шли часы. Дождь хлестал меня по спине, гориллы сидели в своем убежище и молчаливо наблюдали за мной. Существует поверье, что в ночь под рождество люди и звери забывают вражду и разговаривают между собой, как равные. Временами гориллы говорили со мной своими выразительными глазами. Я чувствовал, что мы понимаем друг друга, хотя с наших губ не срывалось ни звука. В лесу незаметно темнело, и я вдруг обнаружил, что уже пять часов. Покинув горилл, я заспешил домой, а когда вышел из лесу на дальний край поляны, увидел Кей, стоящую на пригорке у хижины, — такую одинокую в этом тумане и надвигающихся сумерках. Слезы струились по ее лицу. Когда, обняв, я прижал ее к себе, она сказала, что уже очень поздно, что сегодня рождество, что она думала, что со мной что-нибудь случилось, так как я все не шел и не шел домой. В тот вечер у нас был роскошный ужин: курица (наша последняя), спаржа, кукурузные коржики, рис и миндальный кекс. Мы даже выпили вина, а на этой высоте одного стакана достаточно, чтобы почувствовать его действие.

Еще до рождества, 11 декабря, я пошел к Бишитси и по обыкновению стоял там, разглядывая расстилавшуюся передо мной равнину. Я увидел бродившие стада, краали и хижины скотоводов батутси там, где всего лишь неделю тому назад тянулся сплошной кустарник. Почему произошло это внезапное вторжение в заповедный район? Почему администрация парка ничего не предприняла — а ведь они наверняка знают, что случилось? Домашний скот и дикие животные не могут подолгу жить бок о бок в этих горах, так как скотина съедает и вытаптывает растительность до такой степени, что другим животным, например буйволам и гориллам, уже нечем питаться. Я слышал о постоянных стычках между администрацией парка и воинственными батутси, которые все время нуждаются в новых пастбищах для своих обширных стад.

Однако на этот раз причина появления здесь батутси была совсем другая. Это были беженцы, которые вместе со своим стадом прятались в лесу. У подножия нашей горы вспыхнула междоусобная война: племя хути восстало против своих бывших господ — батутси. Тысячи батутси спасалось бегством в Уганду…

Мы впервые узнали об этом не от администрации парка, а прочли сообщение в журнале «Тайм», который был нам доставлен с опозданием на несколько недель. Сторожа выгнали стада из Бишитси обратно, в сторону Руанды; я же думал о том, сколько еще других стад бродит в этой местности в стороне от обычных маршрутов обхода парковых патрулей.

Я еще не был на горе Високе высотой в двенадцать тысяч двести футов и решил обследовать эту часть парка, посмотреть, есть ли там гориллы и скот.

Сторож и я вышли из Кабары утром 5 января; каждый из нас нес трехдневный запас еды. Первая часть путешествия на север от Бишитси прошла быстро, но потом мы повернули на восток, пересекая местность, густо заросшую крапивой. Тут было мало протоптанных буйволами троп, и мы с проклятиями прорубались сквозь заросли, а часа два спустя выбрались на широкую, проложенную скотом тропу, ведущую к границе Руанды.

У подножия горы Високе мы вышли на луг и тут, под деревьями, расположились на нашу первую ночевку. Внезапно совсем близко я услышал позвякивание коровьих колокольчиков; два батутси, одетые в долгополые куртки и вооруженные копьями, выгнали стадо в двадцать пять голов на участок, поросший травой. Когда я сказал моему сторожу о появлении батутси, он, понятно, испугался, и мы до вечера молча просидели в кустарнике. Только когда поднялся туман, мы отважились развести костер и сварить еду.

С первыми лучами солнца мы свернули лагерь и двинулись прямо вверх по склону горы Високе. Под нами, на краю луга, горели два костра, около него сидело на корточках несколько батутси. С нашей безопасной высоты я крикнул по-французски и на суахили, якобы давая команду солдатам: «Эй! Ребята! Окружай! Быстро, быстро!»

Думая, что на них сейчас нападут, батутси метнулись в лес, побросав у костров свои жалкие пожитки. Я был доволен, но сторож стал отчаянно показывать мне знаками, чтобы я скорее лез за ним в гору. Подъем на Високе был легкий. Скоро лес сменился растущими тут и там гигантскими сенецио. Наконец мы достигли плоской вершины, на которую впервые совершил подъем геолог Кирштейн в 1908 году. Гориллы побывали здесь до нас, но мы их там не видели, да и вообще мало что можно было разглядеть в густом тумане. В лицо хлестал резкий ветер. Время от времени облака на мгновение расходились, тогда внизу, под нами, в кратере, блестело озеро диаметром примерно в милю. Идя сквозь клубы тумана, мы обошли кратер по краю и начали спуск с горы с противоположной стороны. Плато, обращенное к горе Сабинио, усеивали, словно коричневые точки, сотни коров. Седловина между горами Високе и Сабинио покрыта травянистыми лугами и кое-где зарослями бамбука, к сожалению, это идеальное пастбище. Я был в этой местности в июле 1959 года, в самый разгар засушливого сезона, но нашел здесь очень мало следов пребывания горилл, которые предпочитают леса с их более сочной растительностью. Слишком много батутси бродило по лесам, вокруг горы Високе, и поэтому путешествовать там было небезопасно. Мы решили вернуться в Кабару, куда прибыли в тот же вечер совершенно измученные.