Годы испытаний. Книга 1
Шрифт:
4
Миронов открыл первую страничку дневника Дуброва, В верхнем уголке ее стоял эпиграф: «Не умирать ты в бой идешь, а побеждать и жить».
«Сегодня с Сашей толковали о военной академии. Приложу все старания, чтоб попасть в нее, как только окончится война».
Миронов перевернул еще несколько страничек.
«…Пришлось проявить «характер» по отношению к Миронову: отстал на привале со взводом. Сколько я пережил за часы их отсутствия! Ругаю его, а злость поднимается на самого
«Так вот он какой, Дубров!» - Миронов задумался.
– Товарищ лейтенант, - прервал его размышления политрук Куранда, передавая какую-то бумажку.
– Вместе с комсомольским билетом была…
Миронов, чувствуя, как дрожат его руки, развернул лист бумаги в пятнах запекшейся крови.
– «Завещание, - прочитал он вслух.
– Прочесть бойцам и командирам роты в случае моей смерти…»
– Я поручаю вам огласить это завещание.
– Прошу вас, товарищ политрук, пусть кто-нибудь другой прочтет.
– Это почему же вы отказываетесь? Ведь вы же комсомолец…
– Мне трудно это сделать. Дубров был мой друг…
5
Под вечер хоронили Дуброва. Солнце, утомленное долгим дневным путем, торопилось на отдых.
Противник к вечеру угомонился, притих. Лишь изредка прочертит наискось темный забор леса золотой пунктир трассирующих пуль да раздастся одиночный хлопок винтовочного выстрела - и опять все смолкнет.
На курганчике, где был наблюдательный пункт Дуброва, у самой вершины вырыта могила. Чуть ниже ее - несколько могил. Повсюду горки сухой земли и рядком лежат завернутые в плащ-палатки павшие герои-бойцы, три командира отделения - сержанты и лейтенант Дубров. У могил собрались бойцы и командиры, близко знавшие погибших. Всей роте присутствовать на похоронах нельзя: противник может начать внезапную атаку.
Лейтенант Миронов стоит рядом с Сорокой, Курандой и наблюдает за последними приготовлениями к похоронам. За эти несколько часов лицо Саши осунулось, глаза запали глубже.
Наконец все приготовления закончены. Правдюк выстраивает бойцов. Вполголоса подает команду, будто боится разбудить погибших товарищей. Сорока выходит перед строем. В руках у него лист.
– Товарищи!
– обращается он к запыленным, почерневшим бойцам. Голос его дрожит.
– Мы пришли сюда проститься с боевыми друзьями. Среди павших в бою героев мы хороним сегодня и нашего командира роты - Сергея Петровича Дуброва. Исполняя его последнюю просьбу, я прочитаю его завещание:
«Боевые друзья!
Это завещание я пишу на всякий случай. На войне всякое бывает. Только сейчас, воюя более месяца, я по-настоящему постиг великое значение любви к Родине. Без нее нам нет жизни; нет нам пути, нет счастья… Я очень люблю жизнь, но знаю: если умру, то умру во имя родного народа.
Я простой русский человек, слесарь, уроженец города Минска, собственными глазами видел, во что проклятые фашисты превратили мой родной город.
Если каждый из нас уничтожит хотя бы нескольких врагов, Родина будет жить и цвести. И тогда о нас с вами народ сложит песни, которые будут жить в веках!
Боевые друзья! Немало жестокого горя пережили ми с вами в эти дни войны, немало лучших друзей сложили своп головы за наше великое дело. Я делил с вами горести наших военных неудач, короткие, но славные радости первых маленьких побед и поэтому не хочу, чтобы вы плакали на моей могиле. Не слезами, а ненавистью и беспощадной силой оружия ответьте врагам за смерть боевых товарищей, за поруганную врагом землю, за честь матери Родины…»
Куранда стоял, подталкивая Миронова, и шептал ему:
– Надо выступить, скажи хоть пару слов.
Комкая в руках пилотку, Миронов проговорил:
– Товарищи, разрешите мне несколько слов.
– И, глядя куда-то вдаль, просто, как бы беседуя, сказал:
Он настоящим русским парнем был
И командиром храбрым и умелым.
И Родину он всей душой любил,
В бой за нее солдат своих водил
И был всегда отзывчивым и смелым.
Прощай, наш друг!
Прощай, наш командир!
В тяжелый час бесслезно мы горюем.
Пусть будет памятью тебе весна и мир,
Которые в боях мы завоюем!
Лейтенант Сорока крепко пожал руку Миронова.
– Хорошо сказал! Все мы думаем так.
– И уже шепотом на ухо: - А я и не знал, что ты поэт. А ты пошли стихи в нашу дивизионку…
Миронов засмущался.
– Хочешь, я Ларионову их покажу. Умница, он тебя поддержит.
…Но только собрались хоронить погибших, как по лесу разнеслись разноголосые команды: «Воздух!» На багровом фоне заката появились черные кресты фашистских бомбовозов.
– Черт их несет!… Товарищей захоронить не дадут…
– Вот сволочи, человеческого у них ничего нет!
– возмущались бойцы.
Как будто в знак всеобщего протеста все остались на местах, и только Куранда, придерживая карман гимнастерки - он боялся потерять авторучки - и наклонив голову, кинулся опрометью в ближнюю щель.
– А еще политрук… - проговорил кто-то.
Фашистские бомбардировщики пролетели…
Когда опустили Дуброва в могилу, прибежал, запыхавшись, его ординарец. Он виноватыми глазами осмотрел всех, как бы извиняясь за опоздание. В руках у него был пучок незабудок. Их так любил Дубров. Ординарец опустился на колени и бросил цветы в могилу. Они рассыпались по плащ-палатке, и сразу ее темно-зеленая суровая ткань осветилась маленькими голубыми огоньками.
Похороны были окончены, но Миронов остался у могилы друга. Вдруг страшная мысль овладела им. Пройдут годы, и холмик могилы Дуброва затеряется, зарастет травами, и никто не будет знать, что здесь похоронен герой, который отдал жизнь за народ, за Родину.
Он вспомнил, что сегодня видел у дороги большой треугольный камень. Пять бойцов и Миронов принесли камень и врыли в изголовье могилы Дуброва. На его шершавой поверхности Миронов выцарапал гвоздем: «Здесь похоронен герой 1941 года лейтенант Дубров».