Годы испытаний. Книга 2
Шрифт:
Вскоре после этого она увидела в темноте летчика. Он торопливо шлепал по талому снегу, в нос ударил резкий запах бензина.
– Вот бы еще ведра два, и мы оторвались бы от этой грешной земли, - шепнул ей на ухо Самойлов.
Они долго плутали по улицам, избегая идущих навстречу им людей, и прятались за заборы, хаты, сараи. Уже на окраине им встретились два пьяных немца. Один вел другого. Они часто останавливались. Один из них упал в грязь и орал какую-то песню. Другой стоял рядом, курил.
Наташа и Самойлов лежали в кустах за невысоким забором, сложенным из камней. И вдруг светлячок окурка, описав в темноте дугу, упал на руку летчика, которой он держался за край ведра с бензином, чтобы оно не опрокинулось.
По спине Самойлова пробежала изморозь: еще чуть-чуть - и вспыхнул бы бензин.
Немец поднял упившегося приятеля и повел его дальше.
Самойлов и Наташа кинулись бежать. Вот они уже скоро свернут с дороги в лес, а там и до самолета рукой подать. И тут произошло непредвиденное событие, опять чуть не стоившее им жизни: непроглядную темень ночи озарила вспышка пламени, и раздался сперва один, а вскоре другой сильный взрыв. Завязалась перестрелка. Дорогу осветили фары приближавшихся машин.
– Быстрее. Немцы!
– сказал летчик.
И тут же он поскользнулся и упал. Вскочил, звеня пустым ведром. Они побежали к лесу. Измученные, замерзшие и грязные, вернулись они поздно ночью к Ляне.
Канашова, расстроенная неудачей, плакала. Самойлов угрюмо молчал. Чтобы не тревожить Ляну, Наташа легла в другой яме. Самойлов выбрал яму поодаль, у обвалившегося края оврага. Услышав всхлипывания Наташи, он подошел к ней, напомнил о том, как окурок немца чуть было не погубил их в деревне.
– Так что мы с тобой еще удачно отделались,- утешил ее летчик и ушел спать.
На рассвете Самойлов разбудил Наташу. Шел дождь, и ручейки змеились по его лицу. Но он, казалось, не замечал их.
– Теперь мы крылатые! Теперь улетим, - говорил он и тряс Наташу.
Она недоумевала. «Что случилось? Неужели он достал бензин?»
– Вставай, пойдем, я покажу тебе чудо из всех чудес природы.
Наташа нехотя вылезла из норы. Втянув голову в плечи, она зябко ежилась.
Самойлов схватил ее за руку и потащил к своей норе. Они остановились. Он ткнул пальцем в небольшую лужицу. Таких лужиц поодаль от этой было много. Они, по мнению Наташи, ничем особым не отличались от той, которой восторгался летчик.
– Смотри, вот она, бесценная находка. Ее найти мне помог дождевой ручеек.
– Ничего не понимаю, - сказала Наташа.
– Присядь сюда и взгляни со стороны. Видишь?
– Ничего особенного. Какие-то жирные пятна, и только.
– Правильно. Но не только жирные, а нефтяные…
– Понимаю. Ты обнаружил тут залежи нефти? Будем ее добывать и делать бензин?
– усмехнулась девушка.
– Не надо добывать. Вот готовый в бочке бензин, - кивнул он.
И тут только Наташа увидела третью бочку, подбежала к ней, как к самой ценной находке, которую ей когда-либо приходилось делать, в жизни.
– Понимаешь, кто-то припрятал ее во время отступления. Видать, торопился, пробку плотно не закрутил. Половина бензина ушла в глину. Вот дождевой ручеек пробился и выдал нам этот «клад».
2
Адъютант обер-лейтенант Гель появился перед Мильдером, как привидение.
– Господин генерал, - доложил он, - вы просили меня напомнить перед ужином о русском генерале…
Мильдер на минуту задумался.
– Пусть подождет, - бросил он, махнув небрежно рукой, и направился в комнату, отведенную под столовую.
После рюмки коньяка и ужина Мильдер отдыхал в кресле. Неторопливо раскуривая сигару, он лениво размышлял о предстоявшей ему интересной беседе со старым русским генералом. Тот, конечно, дворянин и, надо полагать, культурный человек. Большевики за годы своего хозяйничанья понаделали много генералов из мужиков и думают, что им доступно овладеть высокими и сложными законами военного искусства. Надо полагать, старику генералу тяжело жилось при советской власти. Конечно, большевики держали его в тюрьме, а может быть, даже в Сибири, и он возненавидел их. Но сейчас у него есть полная возможность отплатить им за все притеснения. Нужен тонкий подход и… Старый русский генерал может быть очень полезен. Правда, неинтересно будет слушать его скучные длинные жалобы. Все обиженные и пострадавшие русские большие любители поговорить. Не раз приходилось встречать их в знатных салонах Берлина. Многие бывшие белогвардейцы теперь служат немцам на полусогнутых ногах и кланяются низко. А в первую мировую войну глядели на немцев свысока. Прошло то время. У ног Германии лежит побежденная Европа. России не миновать той же участи…
Позвонил начальник штаба Кранцбюллер.
– Господин генерал, разрешите предварительно допросить партизанок? У меня здесь начальник карательного отряда Пузняев и комендант района капитан Руммель. Или вы будете сами допрашивать?
– Не торопите меня, господин Кранцбюллер.
Генерал положил трубку и, обращаясь к стоящему навытяжку обер-лейтенанту Гелю, приказал:
– Приведите ко мне сейчас того самого русского генерала.
Па пороге появился сгорбленный седовласый старичок в поношенном синем костюме, сопровождаемый обер-лейтенантом.
Мильдер встал, направился навстречу. Не доходя несколько шагов, остановился и сдержанно улыбнулся.
– Здравствуйте, господин генерал, - бросил он на ломаном русском языке.
Сгорбленный старичок развернул браво плечи.
– Здравия желаю, ваше… - И он внезапно замялся, когда жесткая и сильная рука Мильдера сжала его вялую и дряблую руку.
Хозяин жестом пригласил его к столу и приказал адъютанту принести коньяку и закуски.
Старый русский генерал недоверчиво оглядывал маленькими мутновато-слезящимися глазами из-под взлохмаченных седых бровей немецкого генерала с гордо запрокинутой головой.
Пока они - один с недоверчивостью, а другой с чувством явного превосходства - осматривали молчаливо друг друга, стол был накрыт. Мильдер налил рюмки и, чокнувшись, кивнул головой.
– Ваше здоровье, славная русская гвардия…
Старик взял рюмку и, расплескав коньяк по столу, выпил молча. «Как у него дрожат руки, будто через них пропускают электрический ток», - отметил про себя Гель.
Рассматривая этого дряхлого и жалкого на вид старика, Мильдер почувствовал брезгливость и разочарование. Слишком большой чести он удостаивает того, кто, возможно, в первую мировую войну был врагом немецкой нации, а теперь, никому не нужный, доживает последние годы. Но чувство вежливости возобладало. Он снова слегка улыбнулся.