Голодные Игры: Восставшие из пепла
Шрифт:
– Мы, – уверено начинает Далия. – Мы ставим на тебя, Огненная Китнисс.
И что бы теперь не произошло во Дворце – я готова. Какой бы бой не объявила Койн – я приму его как должное. Если она считала, что это платье сделает меня слабой – она ошиблась. Я – девушка из огня, которую сотворил Цинна, и изменить это сможет только смерть.
***
Видимо, наше с Питом прибытие в столицу Панема до самого последнего момента держалось в строжайшем секрете, поскольку теперь все оставшиеся билборды Капитолия светились нашими фотографиями и короткими, но многообещающими видеозаписями,
Желудок стянуло в тугой узел и меня стало подташнивать: весь вечер мы проведем вдвоем: прикасаясь друг другу, а возможно, - мысль об этом приводит меня в ужас – и целуясь. Представление будет разыграно на глазах миллионов зрителей, и все это лишь для того, чтобы после мы разошлись по своим комнатам, будто бы и не знали друг друга.
Теперь я знаю чувства Пита. И тошнота накатывает вдвойне, когда я понимаю, каково было моему напарнику. Он предполагал, что мое сердце отдано Гейлу, и знал, что моя жизнь станет похожа на запертую клетку, из которой мне, выйди я за него замуж, путь на свободу был заказан.
– Сегодня все будет иначе, – неожиданно говорит Пит.
Я отрываюсь от видов за окном автомобиля и удивленно вскидываю брови, стараясь выглядеть как можно непринужденней.
– О чем ты?
– Игра, – одними губами говорит он, – она станет другой.
– Пит, нет. Изменились мы, изменился Капитолий, а игра остается прежней.
– И для тебя это всегда оставалось просто игрой – правда или ложь?
Я отвожу взгляд от своего напарника и уставляюсь в окно, за которым любой рекламный щит пылает нашими фото.
– Посмотри на нас, – говорю я тихо, – разве кто-нибудь может поверить в то, что эти двое несчастны вместе?
– Я бы не поверил.
– И никто не верит. Это сказка – личный образ счастливой жизни для всего Панема, и кому какое дело до того, когда это было игрой, а когда настоящими чувствами?
На словах «настоящие чувства» я запинаюсь. Возможно, это слишком тяжело, чтобы признать: мне не хватает того самого «настоящего». Я не отличаю правды ото лжи, не вижу, когда обычное притворство становится искренностью, но признать этого я не могу.
– Постарайся… перетерпеть, – повторяется Пит.
– Я же хорошая актриса, – тихо отзываюсь я.
Звук скрипа автомобильных колес заглушает рев за окном. Тонированные стекла не позволяют «зрителям» нашарить в длинной веренице машин, подобных нашей, разглядеть лица несчастных влюбленных из Дистрикта-12. Позади нас едет Хеймитч, Эффи и моя команда подготовки. Новые стилисты Пита отказались выезжать «в свет». Мой напарник мало говорит о них: воспоминания о Порции гложут его не меньше, чем мои воспоминания о Цинне. Его новый наряд скрывает серый плащ: несмотря на раннюю осень, в Капитолии бушуют пробирающие до костей ветры. Меня же упрятали в теплое пальто цвета слоновой кости – на этом настояла Фелиция, и если сначала я грозно фырчала на нее, то теперь была даже благодарна. Погода в столице заметно испортилась, ведь кроме внешнего вида Капитолия, изменился и его «внутренний состав».
– Попробуем не разочаровать поклонников?
– Хеймитч надоумил? – узнавая речь своего бывшего ментора, спрашиваю я.
Пит
Толпа ликует, когда дверь с хлопком закрывается за моим напарником. Его любят, ведь на публике он чувствует себя раскрепощенно. А за что полюбили меня?
Эффект Китнисс…
Если я хочу нравиться людям, я просто становлюсь собой. Если мне хочется, чтобы люди верили в искренность моих чувств, я просто становлюсь собой. Все это просто, Китнисс. Арифметика проста и объяснима: будь собой, чтобы завоевать их сердца.
Дверь автомобиля открывается. Я поднимаю свои глаза вверх и стараюсь выдавить самую искреннюю улыбку, на которую только способна. Но, как оказалось, этого и не надо: тот, кто стоит передо мной, не мог быть тем отрешенным парнем, который еще несколько минут назад разделял мое одиночество в огромном салоне капитолийского автомобиля.
Его глаза: те самые глаза, наполненные любовью, счастьем и теплотой, которая обращена не к толпе, а ко мне одной. Пусть я эгоистка и собственница, но сейчас я отдамся на съедение переродков, лишь бы не отрываться от его глаз. Улыбка преображается на глазах; я осознаю это тогда, когда скулы сводит приятной болью, как напоминание о том, что я давно не пользовалась подобной мимикой.
Весь мир, все люди, все взгляды, обращенные к нам, – это все пустая мишура и второстепенность по сравнению с теми небесными глазами, которые в этот раз казались настоящими.
Люди встречают нас как героев. Крики сменяются овациями, вспышки фотокамер ослепляют глаза, и я радуюсь про себя, что к этому я уже привыкла. Я чувствую сплетение наших с Питом рук и понимаю, что это мой спасительный круг в обезумевшей массе визжащих капитолийцев. Сыплются вопросы, впереди мелькают репортеры и видеокамеры – нас обступают все те же белоснежные спины миротворцев, и мы проходим вовнутрь здания.
Я стараюсь не вспоминать о том, где нахожусь, до того момента, пока мы не останавливается у подножия лестницы. Миротворцы возвращаются на улицу, когда вслед за нами входят Эффи, Хеймитч и моя команда подготовки. Последние выглядят испуганно и затравлено: Президентский Дворец стал “местом Х” с момента восхода правления Альмы Койн.
– Давненько не виделись, ребятишки, – приветствует нас ментор. – Как вам «прием»?
– Надеюсь, это самая торжественная часть интервью? – оглядываясь на охранников, спрашиваю я. – Зачем эта официальность?
– Птичка, ты в своем уме? Официальность была на Играх, а это - торжественность, мать её…
Эффи едва ли не падает в обморок от брошенных в нашу сторону слов Хеймитча. Манеры, манеры и еще раз манеры – хотя бы в чем-то Эффи Бряк оставалась Эффи Бряк. Я слышу приближающиеся шаги и невольно отстраняюсь от Пита, чтобы обернуться. Ну конечно, Плутарх Хевенсби. Он выглядит куда более расковано, чем мы все вместе взятые: на сальных губах играет приветливо-оскальная улыбка. Я забываю обо всем на свете и отвечаю ему тем же грубым оскалом, который даже слепой не смог бы назвать улыбкой.