Голодные Игры: Восставшие из пепла

Gromova_Asya

Главная моя цель: Джоанна, Бити или, на самый крайний случай, Энобария. Её из списка «выживших» мне хочется видеть меньше всего. По року случая я замечаю ее рядом с полноватым холеным мужчиной с лоснящимися прилизанными волосами. Я мысленно сочувствую ей – она, как и Джо, остаются главным товаром на бирже Сексуального труда Панема.

Меня избавили от этой участи: я, несмотря на свое бедственное положение, без пяти минут замужем, а значит, слишком сокровенный и недосягаемый подарок для людей с толстым кошельком.

В очередной раз улыбаюсь

незнакомой и подчеркнуто сдержанной даме с ярко-бордовыми губами. Она отзывается обо мне как о «самом самоотверженном подростке всего Панема», сочувствует моей утрате, хвалит платье. По ее мнению, оно слишком вычурно для подобного вечера, и моему стилисту стоило бы придержать коней. На этом ее назидательная речь заканчивается, и она переключается на кого-то другого. Во время: я готова вцепиться в её черные, как смоль, волосы.

Выпить. Мне нужно выпить. Немного – лишь бы лишиться того ощущения, что на этом празднике жизни я лишняя. Подоспевший официант вручает мне бокал с сиреневой жидкостью. Капитолий есть Капитолий. Подношу бокал к губам – пахнет так же отвратно, как и выглядит.

– Решила выпить? – слабо усмехается кто-то.

Я оборачиваюсь на голос.

– Джоанна, – вырывается у меня.

Она наверняка решит, что я выжила из ума. Да и кто так не считает?

– Кто знал, что ты не стесняешься собственной рвоты.

Рвоты, значит? Столица продолжает удивлять. Я опускаю бокал на поднос проходящего мимо официанта. По-моему, он слегка опешил, но отклонявшись, юркнул в толпу. Я облегченно вздыхаю.

– Сойка не изменилась.

– Ты тоже, – в тон ей отвечаю я.

Джоанна разводит руками и обводит взглядом свой костюм. Она считает, что именно его я и имела в виду.

– Мой стилист, как был придурком, так им и остался. Даже несмотря на то, что его сменили новым чудилой, – говорит она и окидывает меня беглым взглядом.

Ожидает перемен в лице? Слез в глазах и душещипательных истерик? Зря, ведь все уже выплакано.

Ее платье и вправду проигрывало моему на добрый десяток пунктов. Длинный, малоудобный и оборванный нетерпеливой «моделью» в некоторых местах шлейф пестрел, как и остальное изделие, ярко-алыми красками. Текстура напоминала змеиную кожу. Кто-то явно хотел подчеркнуть острый характер Джо.

– Плутарх сказал, что возникли проблемы с твоим нарядом? – спрашиваю я.

– Я ненавижу это. Мы одеты, словно клоуны посреди всех этих ханжей. Я собиралась выйти на сцену нагишом. Мне нечего скрывать. Это тело видел весь Панем, к чему пустые расшаркивания перед камерой?

Теперь я понимаю, хотя бы десятую часть от всех чувств Джоанны Мейсон. Она наверняка не была такой черствой, разодранной и пошлой Мейсон, которая стояла передо мной сейчас. В игре Капитолия она немногим больше, чем я, но раны ее намного глубже. Они не только на душе, но и на теле. Они вызывают омерзение, а не предположительную боль. Все, что она испытывает к себе – отвращение.

– А где твой женишок?

Я качаю головой. Джоанна ухмыляется. Естественно,

она ожидала от меня подобной реакции. Этот вопрос - очередная провокация.

– Как прошло твое интервью? – невпопад спрашиваю я.

– Как оно могло пройти? Фликермен – запуганный индюк, которого вот-вот отправят на вертел. Все вопросы – фикция, а не импровизация. Четко спланированные одним человеком.

– Плутарх?

Джоанна отрицательно машет головой и подносит ко рту бокал с плещущимся в нем шампанским.

– Вряд ли. Он идиот и еще одна пешка в игре главного Распорядителя.

– Койн, – уверенно произношу я.

– Я знала, что ты не дура. Хотя бы не в той степени, какой я считала тебя вначале, – отвечает Мейсон и улыбается.

Кроме цинизма – это было признание. Признание меня, как личности, а не надутой Сойки-пересмешницы.

– Держи.

Из неоткуда она выуживает бокал подобный своему. Я благодарю ее, и мы наблюдаем за проходящим вечером со стороны. Все просто: кем бы мы ни стали в конце пути – мы остаемся заложниками обязательств. Мы остаемся Победителями и, кажется, мы обе смирились с этим.

Но есть вопрос, который гложет меня. Который донимает меня куда больше светских бесед, которые бы никогда не возникли между мной и этой девушкой из Седьмого Дистрикта.

– Что ты будешь делать, когда станешь ментором?

Джоанна одаривает меня ухмылкой. Одной из тех, которые приводили в замешательство, но я стою на своем.

– А что, есть предложения?

Я молчу. Все это мишура и слабое доказательство того, какая она сильная. Выпустит пар, а я дождусь честного ответа. Девушка залпом выпивает содержимое своего бокала, но даже, когда выпивки уже нет, она с интересом оглядывает дно стеклянной посудины.

– А что делал Хеймитч, когда становился ментором?

При упоминании Хеймитча ко мне возвращается прежняя злость.

– Старался оградить их от худшей участи.

Но - нет. Пройдя весь путь от начала и до конца, теперь я даже завидовала девушке, которая стала первой из списка дюжины погибших в первый день на арене 74-х Голодных Игр. Она не знала страданий, кроме тех, когда Катон, Мирта или любой другой из отряда профи нанес ей смертельный удар. Дистрикт-3 снабжался куда лучше, чем Двенадцатый, а значит, особого недостатка в питье, одежде или пропитании она не испытывала. У нее не было сестры, за которую она была готова отдать жизнь и которую, в последствии, забрал пепел сожженных тел.

– Нет худшей участи, чем эта, – отвечает Джоанна, обводя окружающих презрительным взглядом.

– Есть.

Мне вновь приходится обернуться на уверенный, но миролюбивый и знакомый голос. Ну, конечно.

– Бити.

Объятия не занимают больше секунды, но и они позволяют мне ощутить вкус и запах арены: кровь, страх, обезьяны-переродки, ядовитый туман, жуки, крики обезумевших соек-говорунов, волна, молнии. Все живо и так натурально, что я невольно пропускаю первые реплики, которыми обмениваются Джоанна и Бити.