Голое небо

Максимов Николай Михайлович

Хвала тебе, Закон, Старик слепой! Твоя жестокая рука подъята Над всем, что было создано тобой И в вечности затонет без возврата. У ног твоих — теченье мерных дней, Узоры звезд, в бесцельности зачатых, Сияние бесчисленных огней, И кровь живых, мучительно распятых. А над позором мертвых и живых — Звучание оркестра мирового, Симфонии мучений огневых — Для торжества Властителя слепого. Мы на кресте спокойно примирились, Мы поняли проклятий шутовство, И мудрости жестокой поклонились, Восславили слепое божество. 1919

Сонет (перевод

из Эредиа)

Здесь храм разрушен был. О, жалкая могила На диком берегу. И желтая полынь Широким саваном уже давно покрыла Героев бронзовых и мраморных богинь. Лишь иногда пастух, вдали, тропой нагорной, Огромных буйволов ведя на водопой, В сиянье дня темнея тенью черной, Поет о старине в лазури голубой. Здесь, над обломками разбитой капители, Где древняя земля верна своим богам, Побеги нежные опять зазеленели — Я здесь без горечи внимаю по ночам, Как море шумное, в невозвратимых пенах, Все безуспешнее рыдает о сиренах. 1927

В парке

К морю, а, кажется, в вечность, аллея уходит, Долго идешь, не устанешь, все легче идешь, Только оглянешься вдруг — и в вечерней свободе, Словно высокие ели, над парком замрешь. Всюду царит тишина и величье, Словно не парк и не сад, а таинственный скит, Сердце вечернее тихо: не плачет, не кличет, Сердце вечернее с шелестом трав говорит. Темные пихты и строгие ели прямые, В славе вечерней зари и святой тишины, Тихо застыли недвижно, — как будто впервые Славой закатных лучей вспоены. Вот и вечернее море — сияет и манит… О, как недвижно, и жадно, и сладко смотрю! Словно впервые, впервые вливаю в сознанье Легкие волны, и шум тростников, и зарю. 1927

Неподвижность

Странно ль молчание лунного мрака, День ли здоровый шумит под окном, Я постояннее маниака Думаю, думаю об одном. Все понимал я в чужих мне спорах, Только я к ним затаил вражду, И — что мне тучи и книжный ворох, Ах, одного, одного я жду. О, неподвижное солнце рая! Ворохи тучные теребя, Истины книжные перебирая, Много столетий я ждал тебя. Ну, и пускай я тщедушный демон В сером изношенном пиджаке, — Ты улыбнулось мне, солнце Эдема, И потрепало меня по щеке. И я почувствовал то, что будет: И успокоенные города, И равновесье, и новые люди, Счастье узнавшие навсегда. Стройные юноши, мужи и жены, Стройное счастье согретых пальмир! Создал я, праздной мечтой обожженным Мой неподвижный, прекрасный мир. 1924

Прялочка(Перевод из Леконт де Лиля)

О, прялочка, с катушкой белых нитей, Вы мне ценнее злата с серебром, Такие щедрые, вы мне дарите Мой вкусный хлеб и мой веселый дом. О, прялочка, с катушкой белых нитей, Вы мне ценнее злата с серебром. О, прялочка, с катушкой белых нитей, Едва на небе солнце зажжено, Звените вы и шерстью тяжелите До вечера мое веретено. О, прялочка, с катушкой белых нитей, Звените вы — чуть солнце зажжено. О, прялочка, с катушкой белых нитей, Ведь это вы соткете саван мой, Когда, согбенный старый паралитик, Я уготовлюсь в неземной покой. О, прялочка, с катушкой белых нитей, Ведь это вы спрядете саван мой. 1925

Заря

Уж рассветала ночь. И с голубых небес В бамбуки рослые и тростниковый лес, Сквозь мох овлаженный и сквозь шафранник дикий, Еще несмелая заря роняла блики. И нежный аромат в лесу еще не глох, В прозрачном воздухе дрожал глубокий вздох. Уж птицы резвые, забывшие о сне, Плескались стаями на утренней волне. Заря бросала вдаль стрелой свою улыбку Над берегом, где ветер просыпался зыбкий, Уж плавала гора среди небесных риз За склоном в зеленях, где созревал маис. И дикий лес вдали, и заросли бамбука Рассветный ветерок, летящий с волн, баюкал, И остров пеньем птиц рассеивал свой сон, Ластясь к лучам зари, весь в пурпур облачен.

Трава

Что ж, и мне земля могла быть милой, Я бы знал и мудрость, и любовь, Если б только в этих слабых жилах Не текла болезненная кровь. Все-таки я безутешен не был, И когда лежал я на траве И смотрел на голубое небо, Верил я, что буду здоровей. И больною кровью не тревожим, Буду я зеленой густотой, Буду я широким шумным ложем Для любви здоровой и простой. И средь изумрудовых блистаний Хорошо: ни муки, ни отрав, И тогда моею кровью станет Сок густой благоуханных трав. Февраль 1927

В вашем мире

В вашем мире не нашел я места, Да и что я! выдумка и дым; Все же воздуха густое тесто Ведь замешано дыханьем и моим. Как о локоть и плечо прохожего, О чужое счастье терся я, Чувствуя, что я замешан тоже В густоту земного бытия. И хотя я выдумка и нежить, И уйти, растаять — мой удел, Этот воздух целовать и нежить, Как никто на свете, я умел. Ноябрь 1926

«Года, что шумели тревогой…»

Года, что шумели тревогой, Замолкли с последним раскатом, И можно спокойно и строго Задуматься в час пред закатом, Чуть-чуть с затаенной тревогой. А в далях как будто осталось Все то же: холмы и долины, Закатная нежная алость, Да облачный лет лебединый И к миру покорная жалость. И думы всё так же спокойно Мне шепчут о доле свободной, О чем-то далеком и стройном, И полузабытом сегодня, И гаснут все так же спокойно. 1924

В табачном дыме

О, люди, люди! Я тянулся к ним Спиралью дум, одушевленным дымом, А люди чуяли порочный дым И равнодушно проходили мимо. И с равнодушными была и ты, За нежно-синей театральной дымкой, Не разглядевшая мои черты, И я остался в мире невидимкой. Я весь ушел в накуренный шалаш, Я там живу и вею синей шалью, Я никому на свете не мешаю, Целуя набожно любовный воздух ваш.