Голоса прошлого
Шрифт:
Андрей стоял, опустив голову, признавая вину.
– Тебе повезло, что она – целитель. А если бы у неё была другая паранорма? Или вообще никакой паранормы.. Или с тобой Марина пошла бы, у которой навык врачевания ниже нуля. Да ты истёк бы кровью в два счёта!
– Не надо про Марину, – угрюмо буркнул Андрей.
– Что так? – осведомился старший. – Прошла любовь, завяли помидоры?
– Это не твоё дело!– Андрей сжал кулаки, и на мгновение на руках его мелькнуло вишнёвое пламя.
– Моего младшего брата едва не задрал какой– то обоссанный медведь, и ты говоришь, что мне нет до этого дела? – обозлился старший Жаров.
– Тебе нет дела до моих девушек, – сумрачно ответил Андрей. – А про медведя ты говоришь верно. Виноват...
– Виноват он!
Я поняла, что надо как– то обозначить себя. Они же не поверят, что я не нарочно подслушала. Я кашлянула и пошла к крыльцу. Жаровы сразу же замолчали. Игорь кивнул мне, пожелал доброго вечера. Сказал:
– Ладно, пойду… Потом договорим.
И ушёл в дом.
– Влетело тебе? – сочувственно сказала я Андрею.
Тот только плечами пожал. Подумаешь, влетело. Глупости, с кем не бывает…
Я порылась в кармане и нашла его цветок. Подобрала, когда ждали машину, уже остывший, он недалеко упал:
– Вот, нашла…
Он слегка улыбнулся: чуть дрогнули уголки губ, в глазах появились чёртики. Сказал:
– Возьми себе. На удачу.
– Спасибо, – поблагодарила я, спрятав каменный цветок в нагрудный карман.
В свете фонарей появились первые робкие снежинки. Они падали тихо, медленно кружась, потому что не было ветра. Холодало, пришлось затянуть потуже капюшон. Повисшее между нами неловкое молчание оказалось неожиданно острым, как осколок льда. Мы оба не могли придумать, что сказать и что сделать, чтобы нарушить его. Не знаю, сколько ещё простояли бы как дураки. Но в жёлтый свет фонарей вдруг добавились призрачные серебристые сполохи.
– Что это? – спросила я, поднимая голову.
Свет шёл из окна на третьем этаже. Странный, серебристо– жемчужный, он катился по стенам упругой волной. У Андрея переменилось лицо. Я испугалась даже.
– Что случилось?
Я ещё не понимала ничего.
– Настя, – одними губами выдохнул он и кинулся в дверь.
Я бросилась за ним.
Анастасия Владимировна Жарова умерла во сне. Прилегла на кровать и уснула с улыбкой на губах. А рядом с нею, на прикроватной тумбочке, пылал тем самым странным серебряным светом огромный цветок на тонкой длинной ножке. Прощальный дар уходящего, серебряная роза. Последний, самый последний выброс угасающей паранормы.
То есть, всё они знают, в ужасе поняла я. Всё знают, точно знают, предчувствуют срок. Неудивительно, пирокинез – паранорма из психокинетического спектра, паранорма составная, помимо собственно управления огнём, включает в себя так же способности к ясновидению, к провидению будущего. Слабее намного, чем у целителей, но…
Но им хватало.
Похороны состоялись в тот же вечер. Здесь не принято было держать в доме покойника три дня, как почти у всех, даже нечелевоческих, народов Федерации. Считается, что на третий день человек ещё может восстать из мёртвых, поверье пришло из давних времён, когда не умели точно определять наступление смерти и боялись похоронить ещё живого родича, пусть и впавшего в бессознательное состояние. Но посмертная серебряная роза убеждала сильнее любых медицинских приборов, любой диагностики, в том числе и паранормальной целительской.
Настя Жарова умерла и больше не встанет.
Прогерия Эммы Вильсон, будь она проклята!
В полном молчании собралась похоронная процессия, пришли из соседних домовладений. Как быстро разносятся печальные вести…
В свете Луны, пробивавшемся сквозь драные тучи, кладбище нагоняло тоску и потусторонний ужас. Рядами стояли плоские чёрные камни, на которых выжжены были только имена и даты. Ни портретов, ни перечня заслуг, ни каких– либо ещё узоров– оберегов, назначенных сопровождать душу умершего в иной мир. Просто чёрный камень, фамилия и даты.
Настю положили на один из таких камней. Все молчали, говорить было не принято. Что здесь скажешь? Ничего. Единственным критерием истины оставалось молчание. Тишина и тихий снег надвигающегося бурана.
Потом все пришедшие разом вскинули кулаки, и над могильным камнем взметнулось громадное, страшное пламя. Оно мгновенно скрыло маленькую фигурку, завёрнутую в серебристую ткань, а когда опало, на чёрном камне не осталось даже пепла. И медленно, как на старинной фотоплёнке, проявились даты. И имя. Анастасия Жарова, семнадцатьс половиной лет…
Сотворённая ею в последний миг жизни серебряная пламенная роза нашла себе место в центре плиты. Она простоит здесь сорок дней, а на сорок первый угаснет. И если оглянуться, то можно увидеть не одну такую розу, и даже не десять. Все те, кто ушёл в последние тридцать девять дней… Все они отдавали в небо последний свет шагнувшей за порог души. Сегодня к ним присоединилась и Настя Жарова.
Остаток вечера прошёл в угрюмом молчании. Притихли даже самые маленькие, по малости разума не осознававшие ещё, что происходит. Я тихо бесилась от собственного бессилия. Сколько мы, целители, уже имели дел с прогериями, а решение до сих пор не найдено! Доктор Таркнесс работал над этим, и мы вместе с ним, но он умер, и вместе с ним умерли знания и накопленный опыт, который он не успел ещё систематизировать и отразить в своей новой книге, а я поднять выпавший из его рук флаг не могла по причине собственного невежества: я банально недоучилась. Я пришла к нему зелёным стажёром, я только начинала карьеру врача. И всё пошло в коллапсар на досвете из– за каких– то поганых оллирейнских сволочей, ни одна из которых ногтя на пальце Марвина Таркнесса не стоила!
В нервном раздрае я совершила постыдную глупость. Взяла бутыль из жаровского бара, тайком и без спросу, конечно, ушла на улицу в сад и выела её в одно рыло. Не помню, что там было за пойло. Что– то мерзкое, взрывающееся в желудке атомным огнём. Вообще, память об этом достославном событии сохранилась только мелкими отрывками. Помню, как обнимала тёплый ствол яблоньки, и тихонько выла. Как дошла до дерева, не помню. Потеряла перчатки, где –не помню. Помню, как Андрей Жаров требовал от меня что– то выпить, принёс в какой– то плошке, пахло это мерзко, он уверял, что мне от того станет лучше, а я отбрыкивалась и орала, что не хочу, чтобы мне стало лучше... Как он дотащил меня до дома, не помню. Но тащил именно он, кто же ещё. Другие точно потом появились. И ещё помню взгляд Ане. Такой… понимающий… такой жалостливый…