Голова бога (Приазовский репортаж)
Шрифт:
— Ну и что с того? Картина — ведь не фотография, она допускает художественные вольности! Вы же сами об этом говорили.
— Бросьте. Я знаю ваш стиль, вы рисуете то, что видите. Да и хвалились тогда, что Луну запечатлели, как она была.
«Сейчас бросится», — подумал Аркадий, прикидывая как схватить бутылку.
Но художник устало опустился на стул, прикрыл глаза ладонью.
— За что мне такая горькая монета… Какая глупость… Но слишком велико было искушение. Она была слишком прекрасна, чтоб ее не нарисовать.
От сердца отлегло: он оказался прав. Но следовало давить, пока собеседник ошеломлен.
— Где ваш сообщник?..
— Сообщник?.. Ах… Он отплыл той ночью… Я так надеялся, что ей все и окончится.
Окончится. Что-то не сходилось.
— Он вернулся? Отвечайте, где он?..
— Он не вернется.
— Значит это вы убийца! Рассказывайте, где греческое сокровище? Шифр, быстро! Какая кодовая фраза? Отвечайте.
Ладимировский смотрел на него удивленным и чуть отрешенным взглядом.
— Кодовая фраза?.. Причем тут греки?.. Да, я укрывал брата. Он, может быть, действительно кого-то убил. Но то было давно, была война, понимаете?..
— А английским кораблям кто сигналил?..
— Ну откуда мне знать, кто сигналил английским кораблям!
У Аркадия тогда хватило ума не настаивать. Мелькнула торопливая как мышка, мысль: а, может быть, и здесь какая-то нелепица. Следовало больше слушать, меньше говорить. И без того не сболтнул ли он чего-то лишнего?..
— Ваш брат… Расскажите о нем… Откуда он взялся и куда делся?..
— Мой брат… Мой двоюродный брат… Несчастный патриот своей страны. Он участвовал в галицийском восстании десять лет назад. Имел неосторожность попасть в плен, был всемилостивейше приговорен к вечному поселению на сибирской реке. Недавно он бежал — сибирский климат для него вреден. Искал приюта у меня, но я не мог взять такой риск на себя.
— Я мог его видеть?
— Навряд ли. Я договорился с верными людьми за городом, они нашли ему комнату, а неделю назад отправили его в Европу.
— Как, на чем?
— Вывезли фелюгой. Вы знаете, есть такие…
Аркадий кивнул. Он знал.
Вдоль берега во все года со времен, наверное, Иоанна Грозного, здесь промышляли контрабандисты. Казалось бы, став внутренней акваторией империи, Азовское море избавится от контрабандистов. Но не тут-то было. Водный путь для живущих вне закона был не только самым дешевым, но и самым безопасным. Идет фелюга под парусом и с берега не понять: не то рыбу везет, не то прокламации с оружием напополам. А пока ее догонишь… Если вовсе догонишь, разумеется… Даже если на борту и было что-то противозаконное — успеют выбросить. Оттого, загрузившись где-то в Констанце или Варне, везут товар и в Таганрог, и даже далее по Дону.
Или вот плывет корабль из Италии или Испании. В чистом море, где нет глаз таможенного чиновника, остановится, и перегрузит часть товара на здешний баркас.
Южный берег Азовского моря был безопасней — в случае угроз можно было укрыться в кубанских плавнях. Однако же жизнь кипела именно на северном побережье.
Во время войны контрабанда сократилась, но отнюдь не сошла на нет. Жить-то как-то надо?..
Ни одного контрабандиста Аркадий не знал наверняка, хотя подозревал, что из знакомых моряков трое-четверо этим промышляют. И уж точно знал, что городничий и полицмейстер если не покрывают их, то хотя бы попустительствуют. Сам Аркадий покупал бы контрабандный товар, да только он кусался…
Но одно дело — возить сигары да кружева. Совсем иное — укрывать беглого поселенца, почти каторжанина? Слыханное ли дело? С иной стороны ничего смертельного не произошло, никто не убит. Велик ли убыток империи, что какой-то мятежник скрылся за границей. Наверное, все же имеется.
— Мы должны об этом сообщить властям.
Уверенности в голосе не было.
— Матка Боска, зачем же? Прошу вас, не надо!
— Потому что это неправильно, это — преступление.
— Ах, прошу вас! Да какое же это преступление? Если бы он остался в Сибири, он бы умер. Кто бы за это убийство ответил… Подождите… У меня есть вам что сказать. Городничий говорил, будто вы ищете убийц Ситнева?..
Аркадий насторожился.
— Да, а что?..
— Кажется, я был последним человеком в городе, который видел Ситнева живым…
Через десять минут, а может четверть часа, Аркадий и Ладимировский вернулись в студию. Ники ждал их там, скрашивая время чтением. В его руках лежал карманный томик Байрона на языке автора. Книга была прекрасна: в кожаной обложке, с золотым тиснением, на дорогой кремовой бумаге с красивейшими рисунками.
— Читаешь на английском? — удивился Аркадий.
— Выучил в госпитале. Там такая скука обычно, — зевнул Ники. — А как раз взял книгу в бою… Трофей, стало быть. Смотри, тут есть даже кровь прежнего владельца.
Николай развернул книгу и действительно показал бурые пятна.
Ну, вот надо же, — подумал Аркадий. — На что был сорвиголовой Николай в детстве, а надо же — все равно взрослеет. Пройдет годы, он вовсе остепенится, женится. И в чинах немалых будет рассказывать своим отпрыскам о бесшабашных делах прошлых лет.
Но далее Ники удивил Аркадия еще более.
— Я даже от безделия попытался занялся переводами! Вот, послушайте!
«Мой волос сед — но не от лет Года мои убыли прочь В одну лишь ночь Как люд растет от бед…»— Дальше не перевел. Каково? Мне кажется, что вполне недурственно.
Перевод был дрянным, однако же Аркадий счел за лучшее с товарищем согласиться.
— К тому же, на стихи, оказывается, падки дамочки… — улыбнулся Ники.
— А ваш какой любимый поэт? — спросил Аркадий у художника. — Небось, Адам Мицкевич?