Голова бога (Приазовский репортаж)
Шрифт:
Надо ли говорить, что Аркадий этой сладкой пытки не выдержал?..
Когда они несколько насытились друг другом, совсем кстати их позвала хозяйка отобедать с дорожки. За столом Аркадий и Конкордия сидели покрасневшие, словно их застигли в разгар любовных утех. Хозяйка же вопросов не задавали, не потому что были нелюбопытна, а потому что знала — все равно всей правды не скажут, соврут. А доходить до всего своим умом — интересней.
Она лишь сердобольно подкладывала Конкордии лучшие куски.
— Вы така худенька! Смачного вам!
В первый
— Я люблю тебя! — шептал он, гладя ее талию.
— Ах, не ври! — неизменно кокетливо отвечала Конкордия.
— А разве тебя возможно не любить? Ты же не оставляешь мужчинам никакого выбора!
— Ммм… Тебя будут любить женщины. Они падки на такие слова… К тому же у тебя нежные руки… Чуть ниже, прошу тебя… Ммм…
Несмотря на жару, они засыпали хоть и обнаженные, но прижавшись друг к другу тесно словно дети. За окном, убаюкивая, шумело море. Аркадий клал голову на грудь женщины и слышал, как бьется ее сердце. В одну ночь, он прижал ее к себе и будто расслышал звук еще одного сердечка — тихого и маленького. Взглянув на лицо Конкордии, он увидел, что глаза ее открыты, она тоже не спала.
— Я разбудил тебя…
— Нет, бессонница…
Он поцеловал ее в щеку, словно жалея. После улегся рядом, на бок, чтоб лучше ее видеть в ночном свете она была еще краше.
— Я думал о нас. О том, что нас может случиться, станет трое… Как тебе такое?
— Как странно, что ты спросил об этом. Я как раз думала об этом же.
— И что надумала?..
— То, что тебе лучше бежать от меня. Я постарею раньше тебя, стану после родов безобразной.
— Как может быть такое? Ты же родишь ребенка мне, и, значит, я буду любить тебя в два раза больше.
Она улыбнулась, как показалось Аркадию — печально.
— Ты же останешься в нашем городе?.. — спросил он.
Конкордия покачала головой:
— Нет, меня не прельщает будущее еще одной мадам Чебушидзе.
— Тогда я поеду с тобой.
— Спи, Аркаша…
Она закрыла глаза и, кажется, действительно уснула. Аркадий долго держал глаза открытыми, противясь сну. Как иной ребенок капризится на зло матери, так и Аркадий не желал засыпать на зло Конкордии.
Но стоило сомкнуть глаза, и он провалился в сон.
Они проснулись. Аркадий пожелал Конкордии дня столь же прекрасного, как и она сама. И день действительно был прекрасен. Они завтракали — завтрак готовил сам Аркадий.
О ночном разговоре даже не вспомнили. «Что толку оглядываться на сказанное во тьме», — думал Аркадий. Он молод, он силен, он удержит эту женщину рядом с собой. Ведь счастье — как раз в таких женщинах, украденных, отнятых у судьбы. Ну, может, не все счастье, а какая-то его часть — определенно.
Иногда просыпалась и шумно ворочалась совесть: ведь отечество, как обычно, в опасности. И лишь от него, может быть, зависит…
…Да шут с ним, с тем шпионом, — отвечало другое чувство. — В конце концов — разве его забота этим заниматься? Для этого есть полиция, городничий. Наконец, в Петербурге уже наверняка знают о смерти
Утром гуляли по берегу, порой брали лодочку покататься. Аркадий изо всех сил налегал на весла, но лодку все равно сносило к берегу. Когда не было большой волны и не поднимало песок, через прозрачную воду было видно сажени на две. Порой к лодке приплывали здешние любопытные рыбы, и крошками от взятой в прогулку еды Конкордия кормила их как иные кормят птиц.
С полудюжину раз видели спины дельфинов, кои лишь утром подплывали к берегу.
К обеду возвращались к себе, после трапезы — отдыхали. Конкордия читала Аркадию какой-то роман. Тот, тем временем набрасывал на бумагу линии ее тела — обнаженной или как повезет. Устав читать, женщина ложилась отдыхать, но юноше послеобеденный сон был без надобности. Он отправлялся в путь. Заботясь о своей женщине он уже прикидывал, чем угостит ее завтра. Конечно, все сельские базарчики уже пустовали, но хозяйки охотно продавали свежие яйца, хлеб, овощи, измученные сторожа на баштанах согласны были отдавать арбузы и дыни буквально за глоток прохладной, родниковой воды. Привычный к долгим пешим прогулкам, Аркадий уходил от моря довольно далеко.
Оставшись наедине, снова и снова обдумывал обстоятельства дела с английским разведчиком. Протоирея, как видно, в минуты гелиографирования, встречали в монастыре, однако же с Ладимировским не так уж и ясно было. Художник жил небогато, и на этюды выбирался не так уж далеко от города. Иные места были у него нарисованы много раз: осенью и весной, в грозу и на солнцепеке. И джанкойские подсолнухи могли быть написаны год, два года, пять лет назад. Меж тем, ложь проверить будто бы нетрудно — каждый год крестьяне на поле стараются сеять что-то иное. Всем известно, что подсолнечник истощает землю, и после него лучше полю походить под паром, или хотя бы засеять горохом, на крайний случай — зерном. Да мало ли, что можно тут посадить? Кабачки, гарбузы, просо, овес. Не так давно была мода сажать кукурузу — ее семена одно время выдавались даром.
И ведь проверить это было совсем нетрудно — отсюда до Джанкоя было три версты.
Для бешеной собаки семь верст не расстояние, и Аркадий действительно пустился в дорогу. Колеса телег размололи на шляху землю так, что сейчас дорогу укрывал слой тончайшей пыли. Босые ноги иногда уходили в нее до щиколоток. Палило солнце, ветер порой бросал пыль в глаза, за шиворот.
— Облачка… — бормотал Аркадий под нос. — Где облачка? Хоть бы одно, как на картине…
Наконец, поднявшись на холм, увидал за рощей купол джанкойской церквушки. Перед ней зеленела роща, а меж ней и Аркадием… Разочарованию его не было предела.
Подсолнечник рос действительно на том месте, где его изобразил Ладимировский.
В степи, словно смеясь над разочарованием юноши, заканючил сарыч.
…До тех дней Аркадий и не предполагал, что можно быть настолько счастливым.
Ночью Аркадий и Конкордия купались нагишом в теплом, словно парное молоко, море. Оно шептало что-то на своем древнем языке, пока они любили друг друга в полосе прибоя. Порой казалось, что на земле нет больше никого, и край сей именуется Эдемом.