Голова бога (Приазовский репортаж)
Шрифт:
Он любовался ей — никогда до этих дней он не был так счастлив. Он даже и предполагал, что подобное случается. Ему нравились девушки, и он, как мог, выражал свою симпатию. Но прежние предметы обожания за младостью лет не знали, что с этой симпатией делать. Иначе был с Конкордией. Каждое мгновение проведенное с ней было достойно, чтоб вставить его в рамочку и любоваться всю оставшуюся жизнь. И возникал вопрос — чем он заслужил такое счастье.
К тому же сама Конкордия подлила масла в огонь его чувств:
— Скажи, ты рад нашему знакомству?.. Хотя, что я говорю. Если бы я была тебе обузой, в тягость, ты бы, верно, сюда не пришел.
— Ах, брось! Может, в моей жизни, самое главное — это наша встреча.
Женщина смутилась:
— Да что ты такое мне говоришь…
— Позволь мне тебя рисовать?
«Сейчас откажет», — успел подумать Аркадий. Но женщина улыбнулась, мило поправила пядь волос над ушком, кивнула.
У Аркадия был с собой карандаш и крошечный блокнот, подходящий мало для рисования. Но в писчем наборе убитого штабс-ротмистра имелось полкипы неважной бумаги. Конкордию усадили за стол, осветив ее сбоку — свечами, спереди — лампой.
Сделал две быстрые линии, набросал контур. Художнику многое позволено. Он может рассматривать предмет своей работы, не стесняясь приличий. И, Конкордии, похоже, этот взгляд, исследующий каждую черточку ее облика, нравился.
— И все же удивительно, как ты похожи на Степана в молодости, — проговорила она. — Только у него были шатеновые глаза, а у тебя — рыжие…
Ревность невидимо уколола юношу — доколе он будет соревноваться с покойником?.. И еще, что за «своенравие» она упомянула. Что за загадка? «Нраво…» «Рвано»… Нет, не то…
— Знаешь, Аркаша… — продолжала она. — Женщина всегда выбирает одного и того же мужчину. Другим-то будет казаться, будто это совсем разные люди, разного чина, возраста. Меж ними может быть сотни верст. Но внутри это будет один и тот же человек.
Он закончил лицо, несколькими штришками поправил прическу, уточнил ее. Тоненькая шейка с милой ямочкой. Воздушность, туманность платья скрывает линии тела. В этом было что-то тонко-развратное, представлять, какая она под тканью…
— Вы хорошо рисуете. Кто ваш учитель?..
— Маменька немного учила. А так — больше сам. Да и сами посудите, разве в наших краях можно не стать художником, или хотя бы поэтом?
— У вас тут хорошие поэты?..
— Отнюдь. Многие могут срифмовать «Бомарше» разве что с «неглиже».
— К слову, как вы находите наше море?
— Признаться никак. Мы с ним еще не встречались.
— Как же так?…
— Я видела его в окно кареты несколько раз, пока мы ехали. Но более нам увидеться не удалось.
— Как так? Это не годиться! А поедемьте сейчас же на море!
— Сейчас? — вскинула бровь Конкордия. — Что там делать?
— Пренепременно сейчас. На море всегда полно дел! К примеру, станем кормить чаек!
— Но сейчас же ночь! Все приличные чайки давно спят!
— Тогда найдем неприличных. Или разбудим спящих! Или найдем, кого можно бы покормить! Например летучих мышей!
— Я женщина, Аркаша, мне положено бояться летучих мышей…
— А вы их боитесь?..
— Нет…
— Тогда поедем!
Аркадий показал в сторону окна, как на единственный путь к морю.
— Не знаю, уместно ли, — сконфузилась дама.
В мгновение Аркадий стал черней тучи. Увидав подобное явление на лице любовника, Конкордия мягко улыбнулась:
— Не обижайся, милый. Мне-то все равно. Я уеду из этого города, а вам тут жить. Дурные слухи о тебе пойдут.
В тот миг Аркадию было плевать на слухи. Он так и выразился.
— Нет-нет. Я должна думать и о твоей репутации. У меня нет желания ее погубить.
— Как можно погубить то, чего нет? — совершенно откровенно удивился Аркадий.
Он полагал, что самое главное в его жизни уже произошло. И это главное — эта чудесная женщина.
— Норма между нами…
Эта загадка была простой:
— Роман…
— Пусть роман… Я счастлива, что он возник между нами, вы нравитесь мне, и я рада… Что мы сблизились… Какая-то пустышка могла сломать вам жизнь… Но вы относитесь слишком серьезно, вам надо быть ровнее…
«Равновесие», — пронеслось в голове. Это было то слово, что она загадала вначале.
Он отложил почти готовый портрет, и тут же взял следующий лист бумаги. Контурно набросал лицо, и тут же принялся набрасывать фигуру Конкордии так, словно на ней сейчас ничего не было. Вид, при этом имел, верно, совершенно воровской, и женщина заметила эту перемену.
— Что ты там рисуешь?..
— Ничего особенного, — ответил Аркадий слишком поспешно.
— И все же покажите?..
Аркадий сделал вид, что не слышит, ускоряя движения карандашом: изгиб бедра, изящная ножка…
Конкордия встала, и Аркадий замешкался, пытаясь укрыть свое сокровище, зарделся, словно его застали за чем-то неприличным. Отчего — «словно», он действительно занимался предосудительным. Женщина взяла листок, с интересом вгляделась:
— Красиво.
И порвала его. Сердце Аркадия рухнуло вниз. А что, если она в наказание изорвет и приличный рисунок. Однако же женщина продолжила:
— Красиво, но недостаточно красиво, точно. Вы могли бы не выдумывать, а рисовать с натуры.
И принялась раздеваться.
Встреча (11-ое)
Ночь выдалась удушающе жаркой: люди спали нагишом, ворочаясь на влажных от пота простынях. Взошло солнце и добавило жары. Горожане расходились по делам не выспавшиеся, и, стало быть, раздраженные. Ко всему прочему, в небе не было ни облачка, не дул ветер — ни один листик на деревьях не шевелился. Повисли паруса на лодочках и кораблях, пришвартованных у Биржи.