Голубой Лабиринт
Шрифт:
Пендергаст остановился и как смог сориентировался, потом начал взбираться по склону горы, которые были разбросаны по всей территории «Города ангелов». Пока он поднимался по извилистым улочкам, внешний вид зданий изменился. Трехэтажные бетонные сооружения уступили место лачугам и баракам поразительной ветхости, рейки и деревянные доски, скреплялись проволокой или просто были связаны вместе веревками и покрыты – если они были покрыты вообще – крышами из гофрированного железа. Теперь появился мусор, валяющийся везде, и запах плохого мяса и гниющего картофеля висел в воздухе. Соседние здания опирались друг на друга, видимо для поддержки. Белье висело в каждом направлении невозможным клубком перекрещивающихся линий, безвольно болтаясь в безумной жаре. Миновав небольшое, самодельное футбольное поле на пустыре, окруженное остатками загородки из звеньев цепи, Пендергаст смог разобрать намного ниже величественные очертания многоэтажных жилых зданий в северном районе Рио-де-Жанейро. Они были всего в миле или двух, но с его точки зрения они могли бы быть в тысячах миль отсюда.
По мере того, как склон становился круче, окружающий пейзаж изменился до запутанного сумбура террас, ветхих общественных лестниц, состоящих из плохо залитых бетоном деревянных реек, и узких дорог, напоминающих американские горки. Грязные дети смотрели на него через колючую проволоку и сломанные доски. Было меньше музыки, меньше криков, меньше жизни. Тишина нищеты и отчаяния заразила душный воздух. Связанные друг с другом сооружения поднимались вокруг со всем сторон, каждое на своем уровне и под неопределенным углом, с подчеркнутым пренебрежением к окружающим зданиям: трехмерный лабиринт глухих переулков и проходов, мест общего пользования и крошечных площадей. До сих пор Пендергаст бормотал все те же жалкие фразы, с которыми он прошел: - Мой сын. Пожалуйста. Мой сын.
Когда он миновал маленький, чумазый магазинчик обивки, помятый и битый четырехдверный пикап Тойота Хайлюкс, остановилась перед ним со скрежетом. По ширине она была едва ли меньше, чем сам проулок, и фактически заблокировала весь проезд. В то время как водитель остался за рулем, трое молодых людей в брюках цвета хаки и ярких трикотажных футболках выпрыгнули из остальных трех дверей. Каждый нес винтовку АР-15, и каждый направил свое оружие на Пендергаста.
Один из мужчин быстро подошел к нему, пока двое остальных держались сзади.
– Стоять!
– потребовал он, - стоп!
Агент замер. Наступил напряженный момент, когда все остановились. Пендергаст сделал шаг вперед, но один из мужчин остановил его прикладом ружья, толкнув его в спину. Двое других приблизились, прицелившись своим оружием в его голову.
– Положи руки на машину! – кричал по-португальски первый мужчина, поворачивая Пендергаста вокруг самого себя и толкая его на пикап. Пока двое других прикрывали его, мужчина обыскал Пендергаста на предмет наличия оружия. Затем он открыл ближайшую заднюю дверцу пикапа.
– Залазь, - сказал он грубо.
Когда Пендергаст не сделал этого, только моргнул на яркий солнечный свет, мужчина взял его за плечи и вдавил в заднее сиденье. Двое других последовали за ним, по одному с каждой стороны, с по-прежнему нацеленным оружием. Первый мужчина скользнул на переднее сиденье пассажира; водитель переключил передачу пикапа, и они направились вниз по грязной улице, поднимая облако пыли, которое совершенно скрыло их отъезд.
Глава 37
Один из дежурных полицейских просунул голову в офис Д'Агосты.
– Ау? Вы ждете звонка. Кто-то представился Спандау.
– Можете ли вы принять сообщение? Я здесь в самом разгаре работы.
– Он сказал, что это важно.
Д'Агоста посмотрел на сержанта Слейда, сидящего в кресле посетителя. Он, в любом случае, был благодарен за перерыв. Слейд, мальчик на побегушках Англера, был оставлен здесь по желанию самого Англера, чтобы «поддерживать связь» между двумя расследованиями: убийством в музее и трупом на пороге дома Пендергаста. Сколько Англер знал о том, что общего было в двух случаях, Д'Агоста не был уверен, но он знал точно, что... мужчина держал свои карты скрытыми. И одной из таковых карт был Слейд. Они хотели копии всех материалов дела – всех абсолютно – и они хотели их сейчас. Д'Агосте не нравился Слейд... и это было не только из-за противных лакричных ирисок, которые он так любил. По какой-то причине, он напоминал Д'Агосте подхалима школьника, который, если бы увидел, что ты делаешь что-то не так, тут же бы донес учителю, как способ заслужить одобрение. Но Д'Агоста также знал, что Слейд был умным и находчивым, что только усугубляло ситуацию.
Д'Агоста поднял телефонную трубку.
– Извините. Я лучше возьму его. Это может занять некоторое время. Я встречусь с вами позже.
Слейд взглянул на него, на дежурного полицейского, и встал. – Конечно, - он вышел из кабинета, унося с собой шлейф аромата лакрицы.
Д'Агоста смотрел, как он уходит, и поднес телефон к уху.
– Что происходит? Наш мальчик выздоровел и вернул свои шарики и ролики на место?
– Не совсем, - послышался сухой тон Спандау по линии связи.
– Что же тогда?
– Он мертв.
– Мертв? Как? Я имею в виду, парень выглядел больным, но не настолько же больным.
– Один из охранников обнаружил его в камере не более получаса назад. Самоубийство.
Самоубийство. Это дело было той еще сучкой.
– Господи, я не могу поверить в это. Разочарование проскользнуло в его голосе, хотя он и не хотел показывать его.
– Вы организовали присмотр за ним?
– Конечно. Полный объем работ: психушка, кожаные ремни, пятнадцатиминутные осмотры. Просто после последней проверки, он выпутался из ремней – в процессе сломав ключицу – откусил большой палец левой ноги, а потом... просто подавился.
На секунду Д'Агоста замер в тишине от шока.
– Я звонил агенту Пендергасту, - продолжал Спандау.
– Когда я не смог ему дозвониться, то позвонил вам.
Это была правда: Пендергаст снова растворился в воздухе. Это вызывало бешенство, но Д'Агоста не собирался сейчас думать об этом.
– Хорошо. Он за это время приходил в сознание?
– Как раз наоборот. Когда вы ушли, та малая часть осознанности, что еще сохранялась в нем, исчезла. Он продолжал бредить, говоря одни и те же вещи снова и снова.
– Какие вещи?
– Вы слышали некоторые из них. Он продолжал упоминать запах – гниющих цветов. Он перестал спать, шумел день и ночь. Он жаловался на боль; не на локальную боль, но такую, что, казалось, проникла во все его тело. После того как вы ушли, ему становилось все хуже. Тюремный врач сделал несколько анализов, назначил лекарства, но ничто не помогло. Они не могли диагностировать болезнь. В последние двадцать четыре часа его состояние действительно стало резко ухудшаться. Он безостановочно бредил, стонал, плакал. Я вел переговоры, чтобы его перевели в больничное учреждение, когда до меня дошли слова о его смерти.