Гомицидомания

Цепеш Слава

Потом время пошло быстрее: Ян загрузил наши вещи в машину, тепло распрощался с тётей Машей, обняв её, переоделся в обновки, которые я подарила, — в белое худи, белые джоггеры и графитовую парку с искусственным алым мехом, окаймляющим капюшон. Теперь он выглядел как обыкновенный человек.

Так мы нырнули в авто и умчались прочь. Нам обоим стало тоскливо внутри, я видела по глазам. Наверное, Ян ощутил себя любимым? Может, он хотел бы остаться там, в доме Александра и Марии? Я уверена: он почувствовал тепло и заботу в том дорогом особняке. Бережное отношение, нежность, человеческую

любовь. Такое невиданное и почти сказочное для него. Я чуть было не разрыдалась от этих мыслей: я не хотела, чтобы Дамьян страдал. Я бы хотела дать ему те чувства, подарить идиллию, но я — брак. Я не могу ничем помочь.

Я не хотела уезжать от дяди Бандита и тёти Маши, с ними не только мне, но и Яну было спокойно. Как дома. Две сироты в бесконечно огромном обществе, сломленные и преданные, жалкие, как умирающие муравьи под ботинками. Я обняла дядю Сашу так крепко, как могло моё тощее тело. Мы попрощались у борта самолёта, и я не сдержала немых слёз, отчего стало тошно: я никогда не плакала перед кем-то. Меня начинали жалеть, и становилось ещё хуже. Ненавижу жалость и свою слабость. Не хочу ничего чувствовать. От чужого внимания плакать больнее.

Дамьян сел у окна и взглянул на уходящего бандита, слабо улыбнувшись ему в спину. Наверное, перед рассветом они немного друг друга поняли и даже приняли. Хотелось бы знать, что за душевный разговор у них произошёл.

Я проснулась от касания по щеке: Ян спокойно, без улыбки, стёр слезу с моего лица. За бортом — ночь и круглая луна.

— Ты беспокойно спишь, Оф.

— У тебя есть какая-то последовательность в использовании моих имён?

— Да нет, по настроению. Сейчас ты больше похожа на Офелию Црнянскую. Через минуту станешь Радмилой.

— Ян, я ненавижу своё второе имя.

— Почему? Звучит очень нежно и изысканно.

— Просто не нравится и все. Не береди.

Ян вздохнул и отвернулся к окну. Не поворачиваясь обратно, спросил:

— Что тебе снилось?

— Ты.

— Как интересно. Ты плакала от какой связи со мной? Интимной?

— Нет, я видела, как ты убил меня.

— Я никогда не трону тебя, мое солнце, — как-то с нотой ненормальности зашептал он, взглянув на меня. Глаза, почти чёрные в темноте, сверкнули недобро, и Ян неожиданно прильнул ко мне; провёл подушечками пальцев по изгибу моей нижней челюсти и замер непозволительно близко перед моим лицом. — Ни-ко-гда-а, — безумно протянул он по слогам и растянул губы в жуткой улыбке чеширского кота. Я сглотнула с некоторой тревогой. Такого Дамьяна я видела давно, в лечебнице — действительно сумасшедшего и гипертрофированно улыбчивого. Где находится рубильник, переключающий две его ипостаси? На что он реагирует?

Ян огладил мое лицо по контуру и уткнулся лбом в лоб. Прошептал со смесью отчаяния и тревоги, но с колючей и холодной улыбкой:

— Я люблю тебя, слышишь? — он опустил голову на мою шею и обнял. — Наверное, это так называется. Я никогда тебя не трону.

Мои руки с минуту висели в воздухе над его спиной, я все не могла понять, за какие заслуги меня можно было так искренне обнять. Но после все таки обняла его в ответ.

— За что?

— Я уже говорил: за твоё отношение

ко мне. А ещё ты похожа на кого-то из моего детства. На кого-то тёплого и доброго. — Ян поёрзал щекой. — Ты прекрасна.

—..ты тоже.

Глава 9. Ты и я. Мы и они

Дамьян! Заткни свою пасть, ублюдина!

— крикнул отец.

С-сыночек, помоги папе,

— плакал он, пока нож не попал в сердце.

Глава девятая.

Мы в Лондоне. Снова мокро и тоскливо — привычный угрюмый характер этого города. Чужим он негостеприимен, даже жесток; Лондон аурой напоминал мертвеца, воздух тут был тяжёлый и колючий. Я совсем забыла, какой он серый и враждебный. Дома — лица бесов с чёрными глазами-окнами, а шпили — их ножи. Готика и атмосфера скорой депрессии. Тут тяжело быть счастливым.

Ворона клевала раздавленную машиной кошку в её открытый глаз. Мимо нас пролетел пакет, чёрный, и зацепился за мой ботинок. В лабиринтах запутанных улиц рассредоточенная дюжина людей, мёртвой, уставшей походкой бредущих кто куда. Здесь не шла та лютая зима — только лил редкий дождь из чугуновых туч.

— Тут уныло, — констатирован Дамьян, поправив тяжелые сумки в руках. — По телеку красиво, а в деле мрачно, как на похоронах.

— В Лондоне редко солнце светит. Один дождь всегда, — кивнула я, соглашаясь.

— И куда мы теперь?

— К отцу поедем.

Мы пошли пешком, хоть дядя Саша и дал немного денег на неделю проживания. Нескоро мы остановились у мастерской "Ремонт часов" и вошли в дом. Я с волнением постучала в дверь. Матерясь, папа открыл дверь; он по обыкновению в очках, измазанный маслом и лохматый, как чудище из пещер. Он открыл рот в ярком удивлении, попытался что-то сказать, но в итоге просто обнял меня, стараясь не касаться грязными пальцами.

— Офи, как я рад! — воскликнул он. — Я думал, что ты больше не вернёшься в Англию.

— Пришлось, — ответила я, стремясь отстраниться от объятий. Мне не нравились руки моих родителей, мне становилось тошно от их ласки. Казалось, что та наиграна и искусственна. — Как ты?

— Не на пороге же, проходите, — он рукой указал на дверь.

Мы вошли в кухню и сели за стол. Папа заговорил снова, когда натирал руки мылом:

— Ты нас не представишь, Офи?

— Я же просила, папа.

— Ладно-ладно, прости, Мила.

— Это… Дамьян Костич. А это мой отец — Ричард Кинг.

— Очень приятно, — тепло улыбнулся папа. — А вы?.. Ну, кем друг другу приходитесь? — неловко спросил он.

— Мы друзья, — ответила я смущенно. Словно он увидел, как мы с Яном целовались. Страшный сон подростка.

— Костич, значит? — задумался отец, вытирая руки полотенцем. Затем сел рядом и вгляделся в моего белого убийцу. — Сын Снежаны и Йована что ли? Лицо-то знакомое. Костичей помню, небогатая семья. Ну, убили которых, помнишь, Оф?

— Нет, — поморщилась я. — Не помню.

— Вы же в детский сад вместе ходили! Точно, — отец поднялся и навис над Дамьяном, вглядываясь в его глаза цвета янтаря. — Да-да, я помню эти глазёнки, в детстве они были такие же серьезные. Дамьян, да, я уверен. Только Оф тебя называла Дами.