Гомицидомания
Шрифт:
Я прошёл к бару и заказал пару шотов. Выпил и, проталкивая жирных мужиков у сцены с шестами, прошёл к голым танцующим телам. Только телам: я не воспринимал людей, как человека разумного, о чем твердили учебники биологии. Тела, набитые дерьмом и мясом. Я ненавижу всех и каждого. У той, что с венецианской маской на лице, больше всего денег под резинкой чулков. Я хотел именно её; это тело самое привлекательное.
Мне пришлось долго ждать, пока она закончит тот похотливый танец. Я нагнал её у каморки с табличкой "Гардероб. Только для персонала". Взял за руку и сказал:
— Я
— Молодой человек, вам сюда нельзя! — строго отчеканила она, выдергивая кисть.
— Мне все можно, — улыбнулся я и схватил ее за талию, подкидывая на правое плечо. Конечно, она начала бранить меня и бить кулаками по спине. — Лучше не дергайся, иначе прямо тут зарежу, как свинью, шлюха.
— Ты, подонок! Отпусти меня, слышишь?! — Она ударила локтем в мой затылок, и пришлось случайно ударить ее безмозглую голову об стену. Проститутка обмякла, и я преспокойно прошёл куда-то вглубь коридора.
— «Ебать, где я?» — подумал я недовольно, разглядывая дверь в помещение в конце этого темного тоннеля. — «Хоть бы табличку повесили, а, бараны».
Я тихо толкнул дверь, и понял, что попал и выиграл одновременно: система видеонаблюдения с пятью мониторами и один грузный охранник с пистолетом в кобуре под рыхлым брюхом. Я посадил путану в угол и скользнул в царствие надзирателя-похитителя-пончиков, от своей же шутки заржал и привёл охранника в действие: он схватился за пистолет и навёл прицел на меня. Какой я придурок. От его лица, такого серьезного и злого, я почти заплакал с накатившего смеха. Со стороны картина выглядела, должно быть, презабавно: захлебывающийся смехом преступник, хватающийся за живот, на мушке у обрюзгшего охранника с лицом, похожим на тот самый пончик.
Я не умею контролировать свои эмоции. Иногда накатывало что-то, что я называю «истерия»; это процесс, временно лишающий меня всех чувств, как паралич или вроде того: будто разум вырубался, и я оставался в темноте своей головы. А когда приходил в порядок, относительный, конечно, или, по-другому, когда снова включался свет, то часто видел, что был в сознании все то время и что-то делал. Убивал, да. Или с кем-то говорил. Оставались только клочки из того, что я помнил. Меня это больше не пугало, но вот Мила пару раз видела мою сбоившую систему и явно терялась. Именно в такие моменты просачивалось в мир мое безумие, которое контролировать я не в силах. Света нет.
Вот и тогда, стоя на прицеле у хряка, я остался в темноте своей головы, перестал чувствовать, что смеялся, наверное, теперь охраннику предстал другой мой вид — оскал, как улыбка Глазго.
Перестал чувствовать, что держался за живот в смехе — охранник увидел, должно быть, как я с нездоровой эмоцией схватился за нож.
Мне оставалось гадать, кем я был во второй своей ипостаси. Той самой, из-за которой меня звали маньяком и серийным убийцей. Для меня это как время без света и ясности, а со стороны — проявление безумства и кровожадности. Но нет, это не раздвоение личности. Я один здесь, в этой голове. Просто впадающий в агрессивный аффект.
Я сам хотел убивать, сам отрезал ноги тем телам, ломал молотком их кости, вбивал под ногти деревянные щепки; сам отрезал вонючие прелые
Это хобби, у меня на это встаёт. Я кончаю, и, если успеваю достать член из штанов, то прямо на их тела. Сам или во время «истерии» я — есть я.
Отдаленно, будто через вуаль, я видел, как хряк с пистолетом завалился на клавиатуру, и мои руки разрезали его жирную шею; действительно, как свинье на скотобойне резали тесаками сонную артерию, пока та дёргалась и плакала. Я убил ее родича. Я зарезал охранника. Кровь полилась на черные клавиши со стеревшимися буквами. Густая и темная, полная гематокрита.
— Воды пить больше надо, — усмехнулся я. — А то так и от тромба умереть можно. Но теперь-то не так страшно, да, дружище? — Один пинок, и труп упал на пол, веером забрызгав по сторонам кровью.
Я взял кружку с колой, которую пил ныне усопший, и вылил на системный блок, подключенный к пилоту с кучей розеток. Компьютер задымился и выключился, погасли мониторы, следящие за домом терпимости. Я достал из портмоне убитого деньги — немного, хватило бы только на дюжину пончиков и литровую колу — и снова заржал. Не знаю, мне не было смешно, но эмоция самовольно рвалась показаться.
Перед тем, как отобрать у шлюхи все ее богатства и облить помещение чем-то горючим, я хотел поиметь ее. Потому схватил и затащил в каморку. Ее длинные светлые волосы размазали кровь по полу в какой-то совершенно потрясающий узор, спина и ягодицы обмазались красным. Я достал все купюры высокого и не очень номинала и кинул в сторону, чтобы не испачкать их кровью, и сорвал с тела шорты.
Член уже давно отвердел и поднялся, в серых джоггерах ему было тесно и жарко. Я выпустил его наружу, приспустив резинку брюк, и ударил путану по лицу. Я хотел, чтобы она кричала, сегодняшнее настроение требовало чужих страданий, вопящих громко и льющихся вокруг, как кровь из бедренной артерии. Хотел иметь живое тело — от мертвых я устал.
Она пришла в себя и сразу закричала, и тогда я закрыл ей рот. Плюнул на пальцы и, не церемонясь, смочил ее бритую вагину. Она уже труп, если смотреть в масштабе, так что к чему прелюдии? Она думала, что изнасилование и есть самое страшное, что может произойти с ней этой ночью. Дура.
Я не хотел ее целовать, для меня это проявление чего-то нежного, любовного, того, что происходило между связанными крепкими узами людьми, почти божественное и таинственное для меня. Но я приблизился, чтобы поцеловать эту будущую стерву*. Удивительно, но она ответила, скользнув губами по моей нижней.
Прониклась симпатией? Хотела обмануть видом влюбившейся? Не видела ещё трупа того хряка? Так или иначе, она активно целовала мои губы. Но я ждал ее стеснительного языка, и, когда он показался, мои зубы с приятным хрустом откусили половину органа ее речи. Так, будто откусил твёрдый маринованный гриб.
Она завопила мне в рот, и только тогда заметила, что руки ее в свернувшейся крови, будто она погрузила их в густое красное повидло. Я вставил в неё член и толкнул в сухое влагалище, довольно грубо, что ей причинило боль. Видимо, что-то внутри порвалось из-за недостатка смазки.