Гомицидомания
Шрифт:
— Не знаю, просто есть цель накопить достаточно на хороший дом, может, виллу на берегу моря.
— Я бы хотел как-то поддержать словом, но это почти нереально. Офи, Ян, вы будете копить и работать целую вечность. Проще снять в аренду небольшую студию и через десять-пятнадцать лет ее потихоньку выкупить. У вас ни копейки в кошельке, а вилла у моря стоит тысяч двести долларов, а то и полмиллиона*.
Я вздохнула вымученно, понимая бредовость идеи. Выпила ещё.
— У нас получится, — серьезно уверил Дамьян. — Я все для этого сделаю.
— Ну, — улыбнулся отец, — тогда я только желаю
Далее они заговорили о финансовых махинациях, аферах и честном заработке на одном из заводов. Я рассеянно пила вино, пока дурман алкогольного опьянения не лишил меня слуха и четкого понимания их заурядных бесед. Я ушла обратно в гостиную и включила ящик* с DVD плеером, сунула первый попавшийся заляпанный диск и рухнула в кресло, вновь глотнув вина, кислого и неясного на вкус. Было все равно, главное — напиться. Как кредо.
Фильм про войну. Я вспомнила, что Америка прямо сейчас воевала с Россией; как прямо в ту секунду пуля дробила череп несчастного солдата, чтобы в итоге тот погиб, так и не узнав, за что боролся. Была ли его смерть чем-то важным в игре воителей двух государств? Просто пешка, ненужная, но накормленная пропагандой и чужими намерениями, уже принявшая эти мысли за свои собственные. В том фильме смерть была красивая, без настоящей крови — лишь накрахмаленные актеры в искусственной грязи блистали в свете камер. Лишь портили честь убитых, по чьим жизням сняли фильм, вовсе не достоверный и насмехающийся над их жизнями.
Я слишком быстро напилась, меня снова начала клонить к самоповреждению та бурная ненависть к себе, спящая некрепко внутри мозгов. Рядом, улыбаясь мне, лежали ножницы, хотя я больше предпочитала новое бритвенное лезвие: оно тонкое и опасно острое, не доставляло сильной боли, но прорезало до костей. По ощущениям — острая вспышка раскрывшегося пореза, колючая, немного растекающаяся по нервам до плеч. А после ритуала — свобода, будто выпустил из себя желчь и гниющую кровь. Так я сплела теорию Галена о четырёх жидкостях в наших телах, отвечающих за темперамент и поведение, со своим желанием превратить руки в слойку с вишней.
Я психолог, но не могу помочь себе. Тренеры не играют?
Видимо, я начала отрубаться, ведь не заметила, как двое мужчин сели на диван с бутылками вина в руках и довольные от хорошей беседы. Папа пожал Яну руку, но я не слышала, почему. Я предполагала, что выглядела, как бесформенная куча кожи и костей с чуть приоткрытыми глазами, живая и мёртвая одновременно; сгорбившаяся, посеревшая, убогая. Они не обратили на меня внимание. Гадкое чувство — я жила с ним от рождения.
— «Они даже не позвали меня смотреть фильм», — подумала я, пока под подъязычной костью начинало свербеть и давить. Понимание собственной ненужности взвыло, и я почти воткнула те блестящие ножницы в своё горло, такая же невидимая и забытая, как солдаты на поле боя. Я даже дернулась, с некоторым возбуждением представив, как брызгала горячая кровь меж грудей и слипалась в пальцах. Как они мчались ко мне, чтобы спасти, а я была уже мертва. Как кричали мольбы о воскрешении, как обливались слезами и трясли меня за холодную руку, а неживая голова болталась от их движений, уперев взгляд в лица.
— Оф, ты не спишь что ли? — удивился
— Будешь смотреть «Пилу»? — спросил Ян. — Это моя любимая франшиза.
— Неудивительно, — тяжело поднимаясь, ответила я. — Нет, я спать.
— Я с тобой? — приподнялся Ян вслед за мной.
— Что?
— Спать с тобой буду?
— Не знаю. Можешь тут лечь, на диване. У папы есть кровать в мастерской, он там всегда спит.
— Я хочу с тобой.
Я безразлично кивнула и побрела спать.
Тошнило, но кислые слюни я глотала, приказывая телу держаться. Я боялась блевать, когда могла — держала в себе, а иногда сквозь страх и рыдания позволяла желудку вывернуться.
— Дамьян—
У Милы хороший отец, не как мой. Ричард говорил со мной, как с человеком. Он говорил со мной.
Ему не очень нравился фильм, который я предложил, но я же с упоением ждал новых сцен пыток и смертей. Я боготворил Джона Крамера* еще с детства, может, он даже как-то повлиял на меня тогда. Когда я убил мать, то, помнится, в голове было месиво из кадров этого фильма. Я тогда впервые понял, что в реальности убийство красивее. Оно пахнет металлом, а чужая кровь греет пальцы.
Мила. Она ушла, и в гостиной стало безжизненно. Ненавижу, когда её нет; точно та пуповина, скользкая и красная, натягивалась между нами. Она выпила литр вина за полчаса и вырубилась, я жалею, что не проследил. Она предложила лечь одному. Мила не хотела меня видеть? Я хочу её понять, но она была закрыта.
Ричард начал клевать носом, и я отвёл его в мастерскую спать. Я не стал разглядывать эту комнату, как бы сделала Оф, и ушёл. Оделся, взял перочинный нож и закрыл за собой дверь.
Ночью Лондон чёрный, мёртвый. Лил дождь. Это хорошо — смыл бы следы моей полуночной жатвы. Я неплохо говорил по-английски, в школе усердно учил все предложенные дисциплины. Также учил и немецкий, но не так активно. Мне нужны были деньги, и много. Где бы я был, если бы хотел потратить кучу зелёных? В ресторане, в борделе, в казино, в мэрии.
Я запрыгнул в такси и попросил ближайший стрип-клуб, тот, что престижнее. Я поехал бы и в казино, но возможность посадить на себя бабу прельщала больше. Водитель такси потребовал деньги, и я быстро ткнул ножом меж его шейных позвонков. Будь нож длиннее, прошёл бы насквозь, блестнув красным остриём под дергающимся кадыком. Таксист захрипел, а изо рта на подбородок полилась кровь, булькая и надуваясь пузырями на уголках рта. Он затрясся и глупо завозил пальцами по шее. Агония. Когда уже переступил грань, и не выживешь. Смотришь фильм, снятый на реальных событиях, где ты — главный герой и злодей в той шутовской драме.
Я достал его наличность и ногой вытолкнул на соседнее кресло. Сел за руль и увёл машину к Темзе, недалеко от клуба, куда лежал мой путь. Скоро не было ни машины, ни водителя — сгинули среди рыбы и водорослей. Пришлось пешком пройти до заведения и заплатить громиле у входа половину того, что я забрал у трупа. Сочные бабы порхали — ночные бабочки — по клубу; на бёдрах чулки и короткие шорты, а на сосках наклейки с красными сердцами. Длинноногие, стройные, блестящие от жары и света софитов.