Гомицидомания
Шрифт:
В хлипкую дверь постучали. Я открыл.
— Эй, придурок, — не жалея слюны, наехал обрюзгший мужик с засаленной башкой и мутной мордой, — ты хули по стенам долбишь?!
— Иди нахуй, еблан.
Конечно, этот мир и его мерзкие жильцы понимают лишь язык кулаков и мордобоев — он втолкнул меня в комнату и ударил в висок. В иной раз я бы не пропустил удар.
Не помню, что потом. Наверное, я умер? В той жалкой «Клеопатре», под дырой от люстры. Не знаю, может, и не висели под ней тела. А, может, и висели. Качались, едва касаясь пальцами ног перевёрнутого
Я бы улыбался.
***
Ночь снаружи, свежая и холодная. Я любил ночь, но когда очнулся расстроился. Думал, что наконец понял, каково небытие. Встал и покачнулся — должно быть, этот обмудок не пожалел сил для меня.
— Ну, сука, — рухнул я на комод, поднимаясь, — я тебе хер отрежу.
Я не знал, где он поселился, и не помнил его лица, но отчего-то уверенно плёлся по коридору, держась за стены. Я не Холмс, но дедуктивный метод дал свои плоды: вероятно, он с этажа надо мной, ведь живи он через стену, то пришёл бы мгновенно, без задержки в десять минут. «Клеопатра» в три этажа, а под моими ‘владениями’ как раз вестибюль.
— Тук-тук, — ударил я в дверь, услышав знакомый голос.
— Идите в пизду, уебы!
Вот он, выстрел для рывка, удар плети для движения, взлёт красного знамени для быка. Слишком уныло описывать смерть этой блохастой псины. Недостойно даже точки.
Но плавящаяся кожа его прижатой к плите морды позабавила меня ненадолго. И шприц в глазу. А я всегда думал, что глаз вытекает, если его проткнуть. Я несколько раз воткнул иглу в его лицо: один раз попал в нёбо, и шприц застрял, оттого пришлось ударить по зубам, чтобы канюля отскочила, и мужик проглотил иглу.
Настроение, казалось, чуть приподнялось. Но я так и не нашёл ответа, не знал, что делать. Потому просто ушёл из этого смердящего карцера. Никуда.
Я бы так и прошёл весь город, если бы не одинокая девушка, бредущая гордо вперед. Кто из нас с ней виноват, что она умрет этой ночью? Я или она?
Я нагнал ее и заговорил, будто мы были давно знакомы:
— Хорошая ночь, я даже наслаждаюсь. — Я окинул взглядом небо. Удивительно, но луна впервые скромно показалась мне. Даже ревностно, что и эта незнакомка успела увидеть ее свет.
— Да, луна давно не выглядывала. Не англичанин?
— Я рад ее видеть. Серб.
— Мне тоже радостно. Эта ночь красивее многих, которые я видела.
— Часто ты ночами бродишь?
— Всегда.
— Ночью хочется жить.
— Ночью легче дышать. — Она достала сигарету и закурила, не вынимая ту из зубов. — Будешь?
Я молча согласился, подцепив сигарету из пачки красного Мальборо. Девушка услужливо, но внешне крайне равнодушно чиркнула спичкой у моих губ. Забавно, но и хмурый дождь тоже захотел покурить с нами. Я заметил тату в виде нацистской свастики на ее грудине.
— Что бы ты делал, — тихо начала она спустя минуту молчания и созерцания скрывающейся луны, — если бы мир умирал?
— Он уже давно мёртв. — Я затянулся. — Ну, радовался бы.
— Я бы тоже радовалась. Мне жаль, что мы существуем.
— Жаль перед кем?
— Не
— Смешно.
— Да. — Она умолкла. — Так паршиво понимать, что нельзя быть счастливым. Остаётся только смерть. Тогда зачем все это? Откуда взялась жизнь? Почему мы? Почему я?
— Почему меня окружают такие, как ты?
— Как я? — удивилась она, выбросив бычок в лужу.
— Больные.
— Ну а что ты ожидал, увидев девушку, гуляющую ночью в одиночку? Не испугавшуюся парня с кровью на одежде?
Я оглядел себя, усмехнулся:
— Понятно. Самоубийца?
— Вроде того.
— Как ты понимаешь, что несчастна?
— Я просто не хочу быть здесь. Кажется, что вот-вот меня не станет. Но в то же время я жду этого со счастливым предвкушением. Счастье в несчастье.
Я впервые посмотрел на ее лицо. Бледное, как у Милы, но угловатое и очень мудрое на вид. Наверное, она красива. Наверное, даже жаль, что сегодня ее не станет. Она не смотрела на меня, и я почувствовал себя уязвленным. Думает, что я не стою ее взгляда? Думает, она лучше? Я разозлился.
— Расслабься, — вдруг требовательно сказала она.
— Извини?
— Неглупая, вижу, что бесишься.
— С чего бы?
— Скольких ты уже прирезал?
Я остановился.
— Что?
Она остановилась в нескольких метрах от меня.
— Я неясно говорю? А, ты же не сильно понимаешь английский.
— Ты… — оскалился я, — с чего такие вопросы? Откуда ты знаешь?
— Я знаю, кто ты.
Я не стал даже оглядываться на вероятный зрительный потенциал — рванулся к ней, этой девушке в чёрном с мудрым лицом, и нацелился ножом в грудь. Попал бы, не поймай она кисть и не увернись за мою спину. Не бой на смерть, — игра между незнакомцами. Нет, почти танец. Я успевал хватать ее за бёдра, почти интимно, пока она легко касалась ладонями моей груди и утыкалась подбородком в плечо. Она била по суставам, пока я повсеместно прорезал ножом ее кожу.
Мы оба выдохлись, и я в последний раз схватил ее за запястье и рванул к себе. Мой же нож, запасной, больно упёрся в солнечное сплетение — она успела выудить его из кармана брюк, но и ее сердце билось под остриём ножа в моей руке. Алая капля крови любовно огибала ее высокий лоб.
— Хочешь умереть вместе со мной? — спросил я.
— Может быть.
Я придвинулся ближе, и ее нож проткнул мне кожу. Странно, но и она подалась навстречу моему.
— Почему? — удивился я.
— Боль нужно делить пополам.
— Как глупо и несуразно.
— Согласна.
— Ты самоубийца.
— Ты тоже. И я не про это, — она указала на нож в своей руке.
Та красивая капля крови на ее лице скатилась по губам. Не знаю, зачем, но я нагнулся ближе и поцеловал эту неразумную незнакомку. Она сильнее надавила на нож, я сделал то же. Не знаю, как такое называется. Не знаю, кто она и почему так поступает. Но мне нравились ее соленые красные губы.
Мы отстранились, и она сказала, чуть улыбаясь:
— Ты нам нужен, Айзек. Ты такой же, как и мы: бракованный.