Гончаров и криминальная милиция
Шрифт:
Ну а я все ж таки в армии служил, да на фронте полтора года, силушка кое-какая осталась. Сгреб я его, да и головой-то о печку шарахнул. Он как повалился, так и замолчал. Тут я вниз спустился, подобрал его пистолет...
– Простите, Степан Иванович, а какой у него был пистолет, не помните?
– Как это не помню! Очень хорошо помню. Армейский "вальтер" у него был. Он, окромя "вальтера", ничего не признавал. Сука, окопов не нюхал, в танке не горел, а оружие любил. Этих "вальтеров" у него штук десять было. Только я у него четыре штуки отобрал. Так вот вы, значит, для чего приехали, а я-то, дурак старый, завелся. Извиняйте, пожалуйста. Наверное, надоело вам слушать стариковскую
– Нет-нет, все нормально, - заторопился успокоить его полковник. Только хотелось бы поконкретнее услышать именно о вашем брате. Когда он женился, когда крестился, кто были его жены, сколько он имел детей, в общем, все в таком духе.
– Понимаю, Васильич, понимаю. Но не могу не рассказать вам о том, что было наутро, это может вам понадобиться. Наутро, когда он пришел в себя, мамы и Натальи с Иваном дома уже не было, и я поговорил с ним по-мужски. Приставил к его виску его же "вальтер" и спокойно так говорю: "Я тебя сейчас убью, и никто меня за это даже не осудит, потому как ты есть клещ на теле Советского государства. Выбирай одно из двух: или ты сегодня же отвезешь все награбленное тобой добро в милицию, или тут же примешь смерть от руки твоего брата".
Он понял, что я не шучу, и клятвенно мне пообещал сдать все ценности в милицию. Я ему и поверил. Днем он подогнал машину, загрузил в нее свой сундук и уехал. На следующий день он привез и показал мне приемный акт о сдаче драгоценностей, и я успокоился до самого окончания войны, а явился он аж в сорок шестом году, да не один, а с женщиной. Мне она пришлась по сердцу, добрая такая, стеснительная. В общем, и я, и мама, и Наталья встретили ее хорошо. Перегородили избу на две части, прорубили им отдельный вход и наконец-то зажили по-человечески. Так мне показалось. Я к тому времени устроился сторожем в магазин, да и так подрабатывал мелким ремонтом - кому утюг починить, кому башмаки подшить. Наталья работала на ферме, а мама хозяйничала по дому. Жена брата Ольга Федоровна была учительницей, поэтому без работы тоже не сидела, а вот Николай опять пошел под откос. В селе-то его знали как облупленного, поэтому ни учетчиком, ни кладовщиком его не брали, а идти в МТС он не хотел, да и не умел он ни хрена. Прокантовался он так годик и опять подался в город. Это сейчас наше село все равно что городская окраина, а тогда путь неблизкий был. Как гость появлялся дома раз в неделю. А Ольга Федоровна к тому времени затяжелела и в сорок восьмом году, под День Победы, родила Славку, которого вы мне показывали. Значит, убили его. Такие дела.
Ну, конечно, мы его окрестили, все чин по чину, Колька приехал, разных гостинцев привез, а я прикинул и подумал, что за них надо отдать столько, сколько я и за год не зарабатываю. Однако смолчал, не захотел праздник портить. Так мы и опять зажили. Мы все здесь, а Колька в городе. Приезжать стал все реже и реже. Мы уж и перегородку сломали, а чего Ольге Федоровне одной-то с дитём малым делать?
Вот так и живем. У нас с Натальей мир да радость, а Ольга Федоровна сохнет да вянет. Но не ропщет, хахалей на стороне не заводит. Жалко ее, мочи нет.
Порешили мы с Натальей и мамкой как следует с ним поговорить - шутка ли, молодая баба, красивая, образованная, нам не чета, а живет одна, как былинка. Дождались мы, когда Колька приедет, да и взяли его в оборот. Мол, ты или живи со своей женой, или разводись к чертовой матери, потому что на селе к ней уж и парни молодые присматриваются. А он, это самое, в амбицию полез. Мол, не ваше это дело, с кем хочу, с тем и живу. Слово за слово, а ничего хорошего из того разговора не получилось. Все по-прежнему идет, приезжает он когда вздумается, уезжает когда захочет. Тут уж и пятьдесят пятый год начался. Славке пора в школу собираться.
В общем, хочешь не хочешь, а в конце лета Ольга Федоровна родила дочь Аленку. Стало быть, появился у Кольки второй законнорожденный ребенок. Только на этот раз он не то что с подарками приехать, он и сам-то не явился. Можете представить, каково нашей Ольге Федоровне было. Смотреть больно. Я уж тут и не выдержал, выпросил у нашего председателя бричку и покатил в город. Полдня его, поганца, искал. И все ж таки под вечер нашел. На квартире он целую большую комнату снимал.
В самую точку я попал. Как раз у него гулянка была. Девки развратные и товарищи его с золотыми фиксами. Тоже, наверное, во время войны кровушку народную пили. Всего человек шесть гулевали. В пятьдесят пятом-то уже хорошо жили, но такого, что я увидел у них на столе, конечно, не было. Зло меня разобрало - не рассказать какое. Как стоял возле порога, так и выдал им на всю квартиру.
"Суки, - говорю, - крысы тыловые, белобилетчики сраные! Встать, гниль поганая, когда с вами солдат разговаривает!"
А они сытыми кабанами ржут и вилками в меня тычут, зырятся, как на какой-то доисторический экспонат.
"Не обращайте на него внимания, друзья, - пуще всех гогочет Колька. Это мой брательник, херой войны, на треть кавалер ордена Славы. Степан, а хочешь, я тебя в самом деле кавалером сделаю? С документами, все чин-чинарем.
– И достает из шкатулки целую горсть орденов.
– Выбирай, Степа, а документы я тебе завтра привезу".
Васильич, ты не поверишь - откуда только силы у меня взялись? Как я начал их раскидывать да расшвыривать. Одному борову, самому паскудному, всю харю костылем расквасил. Девку его тоже чуть до смерти не забил. В общем, всю их сволочную компанию нарушил, всех разогнал, а Кольку не отпустил, прижал его в угол столом и давай по мордасам его жирным наяривать.
"Подлюга, - говорю, - да как же ты можешь, мелкая твоя душа! Как ты можешь солдатскими орденами торговать! Ты же не орденами, ты же кровью нашей торгуешь, собака ты вонючая. Не будет больше тебе от меня прощения. У тебя же три дня назад дочка родилась, Еленой назвали".
Плюнул я на него, забрал награды и хотел поехать в милицию, а они сами за мной приехали, видать, те сволочи вызвали. Забрали меня в отделение, а там я отдал им ордена и все рассказал. Они, конечно, меня отпустили и пообещали Кольку приструнить. Я обрадовался, поверил им и поехал домой. И что ты думаешь, Васильич? Через пару дней, как ни в чем не бывало, Колька появляется у нас. С ухмылочкой вызывает меня на улицу и говорит:
"Если ты, Степан, еще раз вмешаешься в мои дела, то срок тебе обеспечен. Силу я в городе большую имею, и посадить тебя мне раз плюнуть. Я бы давно это сделал, да мать жалко".
"Говнюк, мать он пожалел! Катись, - говорю, - отсюда и больше не появляйся, а дочку твою, Аленку, без тебя воспитаем".
В тот день он первый раз избил Ольгу Федоровну. Я-то этого не видел, потому что был у соседа в бане, а когда пришел, он уже уехал в город.
Опять покатилась наша жизнь - не радости, а одни тревоги. Однажды осенью я вызвал невестку на серьезный разговор.
"Все, - говорю, - Ольга Федоровна, ждать тебе больше нечего, не образумится Колька, пока еще молодая, ищи себе мужика".