Горбун, Или Маленький Парижанин

Феваль Поль Анри

Речь вовсе не шла об инсценировке бракосочетания. Гонзаго хотел устроить самый что ни на есть законный брак, который давал супругу право повелевать своею женой и навсегда отправить ее подальше от Парижа.

Гонзаго сказал правду. Крови он не любил. Но вот когда другие средства оказывались исчерпаны, принц не останавливался и перед кровопролитием.

В какой-то момент ночная авантюра свернула с намеченного пути. Тем хуже для Шаверни! Но когда вперед вышел горбун, дело приняло новый, более благоприятный оборот. Горбун явно был человеком, от которого можно потребовать чего угодно.

Гонзаго понял это с первого взгляда. Эзоп, как ему казалось, принадлежал к тем несчастным, которые в своей беде обвиняют все человечество и питают ненависть к священнослужителям, коих Господь повесил им на шею, словно жернов.

«Горбуны в большинстве своем злы, — думал Гонзаго, — и мстительны. Они часто жестокосердны и умны, поскольку всех людей считают своими врагами. У горбунов нет жалости. Ведь их-то никто не жалеет. Душа у них столько раз страдала от дурацких насмешек, что стала совсем нечувствительна к боли».

Шаверни плохо подходил для выполнения предстоящей задачи. Он был просто дурак, которого вино делало искренним, благородным и отважным. Шаверни был способен влюбиться в свою жену и встать перед нею на колени после того, как побьет ее. Другое дело горбун. Он, правда, мог лишь укусить, но зато укус его мог стать смертельным. Горбун был настоящей находкой.

Когда Гонзаго велел позвать нотариуса, каждому из его приспешников захотелось продемонстрировать свое усердие. Ориоль, Монтобер, Альбре и Сидализа бросились на галерею, опередив Плюмажа и Галунье. Приятели на какое-то время остались одни в мраморном перистиле.

— Золотце мое, — сказал гасконец, — этой ночью еще будет заварушка, вот увидишь.

— Да, флюгер показывает на потасовку, — согласился Галунье.

— У меня дьявольски чешутся руки, а у тебя?

— Проклятье! Скоро им будет не до танцев, мой благородный друг!

Вместо того, чтобы отправиться в нижние покои, они отворили наружную дверь и спустились в сад. Никого из выставленной Гонзаго перед домом охраны уже не было. Наши молодцы дошли до аллеид где накануне Пероль нашел трупы Сальданьи и Фаэнцы. Там было пусто.

Но больше всего их удивила широко распахнутая калитка, ведущая в переулок.

В переулке никого не было. Приятели переглянулись.

— Ну и ну! Но это сделал не ловкач Парижанин, ведь он со вчерашнего вечера был наверху, — пробормотал Плюмаж.

— Да он способен на что угодно, сам знаешь, — отозвался Галунье.

Внезапно со стороны церкви до них донесся неясный шум.

— Ты оставайся здесь, а я пойду посмотрю, — решил гасконец.

Он начал красться вдоль садовой стены, а Галунье остался у калитки. За садом находилось церковное кладбище, и Плюмаж увидел, что там полным-полно гвардейцев.

— Послушай, золотце мое, — сказал он, вернувшись, — если они там, наверху, решат поплясать, то музыки у них будет — ого-го!

Между тем Ориоль и его спутники ворвались в спальню к Гонзаго, где на диване мирно спал господин Гриво-старший, королевский нотариус, а рядом на столике виднелись остатки роскошного ужина.

Я не знаю, почему в наше время так не любят нотариусов. Обычно нотариусы люди опрятные, свежие, упитанные, обладают мягким нравом,

любят сострить в семейном кругу и наделены на редкость верным глазом при игре в вист. Они с достоинством держатся за столом, исповедуют поистине рыцарскую галантность, весьма учтивы с пожилыми богатыми дамами, и никто во Франции не носит с таким изяществом, как они, белый галстук, обычно соседствующий с очками в золоченой оправе. Но недалек уже тот день, когда все будет обстоять по-иному. Каждый будет вынужден признать, что молодой белокурый нотариус, серьезный, мягкий в обращении, с едва наметившимся, но еще не достигшим зрелости брюшком является одним из украшений нашей цивилизации.

Господин Гриво-старший, нотариус короля и Шатле, имел, кроме всего прочего, честь быть преданным слугою принца Гонзаго. На этого красивого сорокалетнего мужчину, корпулентного, свежего, розового и улыбчивого приятно было смотреть. Ориоль взял его под одну руку, Сидализа под другую, после чего они повлекли его на второй этаж.

При виде нотариуса сердце Нивель всегда смягчалось: именно нотариусы придавали силу и законность человеческим дарам.

Господин Гриво-старший, как человек светский, изящно поклонился принцу, дамам и господам. У него был при себе подготовленный заранее брачный контракт, однако в документе стояло имя Шаверни. Это требовало исправления. По предложению господина де Пероля господин Гриво-старший уселся за небольшой столик, извлек из кармана перо, чернильницу и скоблильный ножик, после чего принялся за работу. Гонзаго и большинство сотрапезников стояли вокруг горбуна.

— Это долго? — обратился последний к нотариусу.

— Господин Гриво, — с улыбкой проговорил принц, — вы, конечно, понимаете вполне оправданное нетерпение молодых.

— Мне нужно пять минут, ваша светлость, — ответил нотариус.

Эзоп II одной рукой расправлял жабо, а другой с победным видом гладил Аврору по голове.

— Как раз столько, сколько требуется для соблазнения женщины, — заметил он.

— Выпьем! — воскликнул Гонзаго. — У нас есть время, поэтому выпьем за счастье новобрачных!

Вновь полетели пробки из шампанского. На сей раз веселье воцарилось вроде бы окончательно. Тревога испарилась, все пребывали в отличном настроении.

Донья Крус своею рукою наполнила бокал Гонзаго.

— За их счастье! — провозгласила она и отважно приникла губами к бокалу.

— За их счастье! — со смехом подхватили сотрапезники и тоже выпили.

— Послушайте-ка, — проговорил Эзоп П. — Неужто здесь не найдется даровитого стихотворца, который сочинил бы для меня эпиталаму?

— Поэта сюда! Стихотворца! — подхватили окружающие. — Нам нужен поэт!

Господин Гриво-старший заложил перо за ухо.

— Невозможно заниматься всем сразу, — тихо и скромно проговорил он. — Я закончу с контрактом и тогда экспромтом сочиню несколько куплетов.

Жестом, полным достоинства, горбун поблагодарил его.

— Поэзия Шатле, — заметил Навайль, — нотариальные мадригалы. Попробуйте возразить, что не наступает золотой век!

— Никто и не думает возражать, — отозвался Носе. — Фонтаны забьют миндальным молоком и отборными винами.