Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793 - 1914)
Шрифт:
Соплица постоянно жалуется на появление проклятой расы «полупанов», которые, мол, несут полную ответственность за плохое отношение к крестьянам и вносят в гармонию традиционных отношений отвратительную страсть к торговле, финансовым спекуляциям, неизвестную предыдущим поколениям порочность капитализма, страсть к золоту и к прибыли, несовместимые с сельской гармонией. Испокон веков владевшие землей на Украине помещики были убеждены в чистоте своей совести и искренности своих лучших намерений. Их охватывало чувство злобы лишь тогда, когда они видели, что по их собственной вине многие поместья попадали в чужие руки. Хотя и отдавая отчет в своих расточительности и невежестве при ведении дел, они воспринимали последствия этого как первопричину всяческих неустройств. Т. Щенёвский, вспоминая об огромных богатствах евреев-ростовщиков, считал их кровопийцами и обвинял в том, что свои счетные книги они превратили в «гербовники позора», но в то же время как будто не замечал маниакальной страсти многих шляхтичей к азартным играм, приводившей к тому, что в залог отдавались целые имения. Он клеймил сыновей экономов за бессовестность – они пользовались сложившейся ситуацией и скупали за бесценок имения, разоренные игрой господ. Подобная оценка совести новых землевладельцев приобретала гротескные формы. Ярош Бейла, к примеру, сетовал: «Эта болезнь, распространяясь неожиданно шаг за шагом, лишила имущества три четверти [sic!] давних помещиков, так что лишь кое-где можно встретить прежних волынских помещиков! Вот причина легкомысленного отношения к вере, недостатка общественной жизни, того рода подлости, которая не исключает порою крайне разнузданной дерзости… А откуда же возьмутся у нас добродетель и просвещение… когда так поредели
729
Ibidem. S. 151 – 152. См. также: Kraszewski J.I. Wspomnienia Wolynia. T. II. S. 105, 154 – 159; Szczeniowski T. Bigos hultajski. T. II. S. 17 – 27; T. III. S. 127 – 131, 133 – 134; Rzewuski H. Pamiatki Soplicy. S. 128, 174, 180, 354.
Традиционалисты трех губерний, которых объединяло неприятие зарождавшегося капитализма, объявили Жевуского главой литературной школы, защищавшей «истинные» национальные ценности. В 1841 г. в своей резиденции в Чуднове он организовал общество «Пентархия», объединившее всех реакционеров трех губерний и сотрудников обскурантистского еженедельника, выходившего на польском языке в Петербурге, – «Tygodnik Petersburski».
Однако этот враждебный к любым переменам мир, не желавший поступаться и частью своей власти, начинал понимать, что очутился внутри замкнутого круга. Старая, когда-то крепкая система начала давать трещины. Польская шляхта в Российской империи уже не могла оставаться носителем открыто провозглашенной национальной идеи; ее доминирующее положение осталось в прошлом, а экономический гнет, проявлявшийся в разных формах, все в большей степени отдалял от нее как украинцев, так и остальных поляков. Мы уже видели, насколько несовместим с реальностью был стиль ее роскошных резиденций. В этой связи необходимо подчеркнуть разрыв, существовавший между заимствованными западными образцами культуры и степенью архаичности польско-украинских аграрных отношений. Небеспочвенны и обвинения польской аристократии в космополитизме. За исключением неуместных упреков Жевуского, в среде магнатов трудно увидеть другую, кроме оппортунизма, идеологию, а лозунг помещиков средней руки – carpe diem 730 – и в самом деле не расходился с их поступками. Как отмечал Щенёвский, их больше всего беспокоили закуски, роскошные ужины, дорогие вина, изысканная мебель, ухоженные сады и ранние фрукты. Те же, кто навсегда покинул родной край (как князь Юзеф Любомирский, который в написанных по-французски воспоминаниях без смущения рассказывал о праздном времяпрепровождении во время поездок по Европе), вели себя соответствующе. Переезжая с одного курорта на другой, они полностью забывали о патриотических чувствах: Ю. Любомирский заезжал в свои имения в Дубно и Ровно лишь для того, чтобы забрать прибыль 731 . Те же, кто не был завсегдатаем Карлсбада или Мариенбада, стремились укрепить свое положение в уезде и губернии, получить должности в дворянском собрании, цена которых нам уже известна.
730
Carpe diem (лат.) – «наслаждайся моментом». (Прим. пер.)
731
Lubomirski J. M'emoires 1839 – 1871. Paris, 1911. P. 387.
С этой точки зрения название романа Крашевского «Два света» становится понятнее, как и горечь, которую испытывала бедная шляхта, видя отношение к себе со стороны прежних собратьев: «В сущности, между этим замком, селом и народом, между ним и шляхтой не было никакой связи, никакой привязанности, ничего из того, что когда-то их объединяло. Семья Карлинских встала перед его глазами в истинном свете, в обособлении, на которое обрекали ее традиция, перенимаемые чужеземные нравы и эта болезненная, мертвая цивилизация, превосходство которой основывается на разрыве с окружающим миром… Однако они [Карлинские] вышли из лона того народа, от которого так далеко отошли на жизненном пути; были предводителями, вожаками, выразителями нужд, мыслей и правой рукой тех, от кого постепенно отошли. С этим были связаны странное и фальшивое положение, постоянные ссоры и чувства неприязни, которые их постоянно переполняли…» Эти горькие чувства бедного шляхтича были близки и богатому. В то время было модно во всей империи задавать себе подобные вопросы. У русских помещиков из романов И.С. Тургенева, считавших себя «лишними людьми» в обществе, которое их отвергло, возникали те же вопросы. И Рудина, и Карлинского охватывали одни и те же мысли: «Думаешь, я не чувствую и не знаю болезни всего народа, к которому принадлежу?… Из рыцарей, монахов, ссыльных и жертв мы превратились в мертвую часть общества, которая умирает в позоре. Роскошь и податливость убивают нас своими испарениями, которые, словно запах цветов, усыпляют, душат, пьянят и одолевают нас» 732 .
732
Kraszewski J.I. Dwa 'swiaty. S. 37 – 83.
Расслоению способствовала также разница в образовании. В отличие от молодежи, о которой еще пойдет речь и чьи возможности выбирать место учебы были достаточно ограничены, поколение, родившееся до 1825 г., в разной степени воспользовалось возможностями получения образования в польских учебных заведениях (которые будут упразднены после Ноябрьского восстания). Наиболее образованные были выходцами из обедневшей шляхты. Ю. Крашевский подчеркивал, что герой его романа «Два света» Алексы Драбицкий учился в Виленском университете и, несмотря на тяжелый быт, сохранял связь с книжной культурой: «На столе среди бумаг по хозяйству лежал Гете, открытый на второй части “Фауста”… В углу на полке книги, оставшиеся от университета, небольшим количеством которых можно обойтись, не покупая новинок. Выбор книг был строг и тщателен: Библия, Гомер, Плутарх, Тацит, Ливий, Геродот, Шекспир, Гете, Шиллер, Кохановский, Красицкий, Монтень и Рей, “О подражании Христу”, “Исповедь” св. Августина… Вот и все, однако как много для такого маленького собрания!» 733
733
Ibidem. S. 110.
Описывая этого «благородного человека», увлекавшегося литературой и обрабатывавшего землю, Крашевский в какой-то степени олицетворял себя с этим героем, хотя и был богаче его. Он также учился в Виленском университете, в 1838 г. осел на Волыни недалеко от Луцка, где в 1840 г. купил поместье Грудек, а в 1848 г. – Губин. Правдивость его литературных наблюдений обусловлена опытом землевладельца, правда, его же случай свидетельствует о почти полной невозможности интеллектуальной деятельности в рамках этой провинциальной среды. Какое-то время Крашевский считал, что его компетенция позволяет ему участвовать в общественной жизни, он занимал несколько должностей, о чем уже шла речь в предыдущей главе. Переехав в 1853 г. в Житомир, быстро растущий город, который уже тогда насчитывал 40 тыс. жителей, он согласился на предложение дворянского собрания занять должность директора школ, местного театра и председателя Благотворительного общества. Однако когда в 1858 г. он представил Волынскому собранию свои размышления об отмене крепостного права, то мир, близкий идеям Жевуского, его отверг. Более того, дошло до того, что эти люди приложили все усилия к тому, чтобы папа Пий IX назвал произведения Крашевского аморальными. В 1860 г. писатель-помещик полностью порвал с местным ретроградным обществом и уехал в Варшаву, а после 1863 г. – в Дрезден, где прожил еще лет двадцать.
Итак, как в самой России, так и здесь грибоедовское «Горе от ума» все еще не теряло актуальности! В дальнейшем нам предстоит узнать, какая судьба ждала группу смельчаков, которые в 1846 – 1849 гг. осмелились издавать прогрессивный ежегодник «Gwiazda» («Звезда»). В целом же процесс зарождения интеллигенции, несмотря на существование Киевского университета, шел крайне медленно. Большинство людей в возрасте, принадлежавших к самой богатой части шляхты, искало забвения в воспоминаниях об обучении не в серьезном Виленском университете, а в светском Кременецком лицее. Они, таким образом, вспоминали скорее дружескую атмосферу, чем саму учебу, старание получить солидное образование. Нельзя не согласиться с мнением Жевуского, которому удалось передать суть мышления бывших кременчан; правда, в то же время он критиковал учебу в этом заведении за недостаточное внушение консервативных ценностей, за слишком короткий курс латыни и теологии, невнимание к истории крупных родов: «Придумали, и один за другим повторяют, что благодаря Кременецкой школе уровень образования значительно вырос в наших губерниях; это настолько очевидная фальшь, что не могу понять, как она могла так долго удержаться, несмотря на всю ее очевидность. Только из математического направления вышли сведущие люди, которые преуспели в этой области: они по большей части служат в судоходстве, в горном департаменте или в армии и к помещикам, конечно же, не принадлежат. Можно сказать, что уровень знаний помещиков, живущих по своим селам, находится в самом жалком состоянии. Не скажу, что они ничего не знают… собственно, им хватает знаний настолько, чтобы создать самое заносчивое и бессмысленное общество, какое только возможно. Невозможно найти того из Кременецкой школы, кто бы знал латынь, право, политэкономию, философию истории, хоть какую-то науку о морали. Зато каждый из них помнит три первых урока каждого предмета и разглагольствует вволю…» 734
734
Bejla J. (Rzewuski H.). Mieszaniny obyczajowe. S. 126 – 127. Далее в этой главе будут представлены данные по образованию шляхты, подтверждающие на первый взгляд суровое мнение Жевуского.
Т. Бобровский был не менее суров в оценке своих соотечественников, клеймя интеллектуальный упадок многих из них. Несмотря на то что он представил в своих воспоминаниях галерею образов 60-х годов XIX в., кажется, что они временами переносят нас еще на сто лет назад, в эпоху Барской конфедерации – настолько застывшим кажется состояние умов в этих землях. Бобровский перечисляет удивительные для второй половины XIX в. предрассудки: многие помещики считали, что лишь богатство гарантирует политическую свободу, большинство из них презирало людей образованных и тех, кто овладел профессией врача, адвоката, учителя, литератора, поскольку все они унижали шляхетское достоинство. Иметь профессию означало быть зависимым. Независимость обеспечивалась «хорошим происхождением» 735 .
735
Bobrowski T. Pamietnik mojego zycia. T. I. S. 300 – 302, 329.
Самым типичным образом этой среды, жутким наростом на постепенно разлагавшемся социальном теле была группа бесноватых шляхтичей, доведших до специфической крайности свое понимание свободы и «золотых вольностей». Таких людей называли «balaguly», «baragoly», «junacy» – гуляки, балагуры, юнцы. В карикатурном виде этот образ символизировал маргинальность и косность польского общества на Украине. Это мог быть, например, человек «невысокий, приземистый, с черными усами, бывший кавалерист, солдат, а теперь барин». Он чем-то напоминал Фабрицио дель Донго, романтика, ищущего забвения от враждебного мира в литературных идеалах. Подобным образом пани Ганская бежала от праздного времяпрепровождения в доме и парке и от своего скучного мужа, выбивавшего последнее из крепостных, чтобы связать судьбу с Бальзаком, олицетворявшим в ее глазах все прелести Запада. Однако в 1840 г. ситуация на Украине не давала окунуться в мечты – сладкие грезы превращались в страшный сон. «Бывший кавалерист и солдат пьет, ест, ругается, охотится и никого не боится. Самым нужным оружием для него в будни стал кнут, а в праздник – пистолет… Эдакий юнец всегда держит при себе казаков. Когда-то на Волыни они были у каждого, теперь лишь у панов и юнцов. У первых – это слуги в казацком наряде, в бурках, жупанах, шапках, шароварах, которые сопровождают экипаж или выполняют разные поручения, у вторых – казаки образуют отряд, хотя и небольшой, с атаманом во главе… Эти люди привычны к слепому послушанию, готовы по приказу пана бить, убить, утопить, застрелить, словом, без исключения сделать все, что он прикажет. Описать все дебоши, преисполненные дикого неистовства, которые устраивали и устраивают юнцы со своими бандами казаков, не нужно и невозможно… К счастью, такой образ жизни становится с каждым днем все менее возможным, хотя юнцы рады были бы его воскресить, не имея лучшего занятия, чем преследовать евреев по дорогам, зайцев в полях и издеваться над несчастными крестьянками, на чьих спинах первым доказательством барской ласки часто бывают следы от плети или кнута» 736 .
736
Kraszewski J.I. Wspomnienia Wolynia. T. II. S. 106 – 108.
Эти свидетельства Крашевского дополняют замечания Х. Каменского и Т. Бобровского, пытавшихся понять происходящее, и одновременно дают подсказку исследователю насчет того, что следует изучить для понимания причин общественной стагнации.
Консерватизм польских помещиков Юго-Западного края в изучаемый период был продолжением существовавшей и уже устаревшей к концу XVIII в. позиции шляхты. Причины подобной инертности следует искать прежде всего в самой польской шляхте, но не следует забывать и о том, что любое стремление к переменам было обречено на неудачу из-за присутствия царских властей. После аннексии этих земель Россией у шляхты было две возможности. Уже шла речь о низкопоклонстве шляхетского меньшинства, стремившегося любой ценой получить доступ к общественным почестям. Однако чаще всего главную роль играл страх. В 1845 г. был арестован и сослан в Вятку приехавший из Царства Польского Хенрик Каменский, который собирался агитировать за революцию на Волыни и распространять свое сочинение «Жизненная правда польского люда» 737 (1844): «Я испытал глубокое разочарование… столкнулся… с группой людей, страстью которых была великосветская изысканность, а точнее, более или менее удачное ей подражание; страх перед москалями, доходивший до унизительной степени; счастьем и честью считалось быть отмеченным улыбкой или дружеским словом военного губернатора или же принимать гражданского губернатора…» 738
737
Слово «lud» в названии организаций этого времени традиционно переводится на русский язык как «народ». В данном случае переводится как «люд», поскольку далее в книге подчеркивается, что речь идет о крестьянстве. (Прим. пер.)
738
Kamie'nski H. Pamietniki i wizerunki. S. 196 – 198.
Этот революционер, проникшийся идеями С. Ворцеля, подолянин, возглавлявший Польское демократическое общество в Париже, не хотел верить своим глазам, когда увидел в Житомире свою семью, общавшуюся с русскими, говорящую по-русски и не желавшую верить его словам о том, что в Варшаве подобное поведение считается позорным. Его даже обругали за то, что он напомнил дочери своей двоюродной сестры, что она полька: родители опасались, что девочка может это повторить в обществе! А вот в вызывающем поведении буянившей золотой молодежи, в ее разнузданности и анархизме он видел бунт, отказ превращаться, по словам Т. Бобровского, в «общественных слизняков». Этот бунт, конечно абсурдный, свидетельствует о полной фрустрации зажиточной части общества, особенно на протяжении десятилетнего периода со времени подавления Ноябрьского восстания. Именно поэтому Бобровский не осуждал «короля гуляк» Антония Шашкевича, у которого было немало конкурентов в околицах Бердичева.