Гордость Карфагена
Шрифт:
Хотя Магон лежал на земле, неподвижный и замерший с самых темных часов ночи, его сердце стучало в груди так, словно он уже сражался в битве. Со своей позиции он видел все происходившее. События развивались по плану Ганнибала. Ему хотелось верить в их скорую победу, но он напоминал себе, что потакать ожиданиям необходимо с умом. Тем временем первый римлянин упал на прибрежные камни. Наблюдая за боем сквозь пар дыхания, Магон видел наступление легиона и оборонительные действия карфагенской армии. Он отметил про себя попытку римлян перестроить ряды и предугадал момент, когда велиты выступили вперед, чтобы метнуть дротики. Они шли, шатаясь от усталости. Некоторые были без оружия. Многие падали под снарядами пращников. Кому-то из велитов удалось попасть в противников, однако вместо массированных залпов они произвели лишь одиночные броски. Магон не находил в маневрах римлян грубых промахов. Однако с самого начала было ясно, что сражение проходило на условиях Ганнибала.
Вскоре в бой вступили слоны. Они с ревом вминались в ряды легиона. Погонщики колотили палками по их головам и указывали нужное направление. Солдаты в панике расступались в стороны, взлетали в воздух, гибли под ногами животных и получали ранения от ударов бивнями. Как и все разумные люди, римляне боялись слонов. Тем не менее они пытались противопоставить им силу. Воины вонзали клинки в бока животных, старались выколоть им глаза и колотили мечами по бивням. Несколько погонщиков были сбиты наземь метко брошенными копьями.
Несмотря на урон от топчущих зверей, несмотря на песок и брызги, летевшие в глаза, римлянам все же удалось сформировать ряды фронта. Они по-прежнему теснили Карфагенское войско. Их формация была плотной и организованной. Они пригибались вперед и, придерживая щиты у самых тел, пронзали галлов, которые шли на них дикой ордой. Они вспарывали короткими мечами незащищенные животы, выдергивали клинки из тел и наносили новые удары. Римская пехота упорно продвигалась через галльский центр карфагенской армии и с учетом сложившихся обстоятельств демонстрировала удивительную эффективность. Однако против них выступали и другие войска Ганнибала. Нумидийская кавалерия оттеснила римских всадников и вскоре обратила их в бегство. Тыл и фланги легиона остались открытыми.
Это и были те места, куда следовало вклиниться Магону. Он кивнул трубачу, и тот, вскочив на ноги, протрубил сигнал отряду. Окоченевшие от долгого ожидания солдаты поднялись с земли. Многие из них замерзли так, что сотрясались от дрожи. Размахивая мечами и щитами, они начали кричать и петь, возносить хвалу любимым богам или шептать молитвы. Магон зашагал вперед. Он не оглядывался, но знал, что остальные последовали за ним. При первых шагах он едва чувствовал ноги под собой и твердо ставил стопы, укрепляя равновесие. Вскоре ходьба разогрела его. Он слышал за своей спиной звон доспехов и топот ног на промерзшей почве. Первоначально в этом шуме было что-то призрачное, но когда они приблизились к тылам противника, его солдаты вновь обрели голоса. Их челюсти отвисли, рты оскалились, тела налились внезапным жаром. Неблагозвучные крики перешли во время бега в дикий рев. В их рычании не было слов, поскольку оно исходило из более глубокой части мозга, чем та, где рождался язык. Отряду Магона предстояло одолеть довольно значительное расстояние, и бег лишь усилил ярость солдат. Они уже выбирали цели и находили места для нанесения максимального ущерба.
Магон заприметил свою первую жертву с сотни шагов. Он побежал к пехотинцу и сразил его круговым ударом, который рассек горло солдата до самого спинного хребта. Брызги крови покрыли теплой влагой предплечье и кулак Магона, плотно сжатый на рукоятке меча. Поверженный мужчина даже не понял, от чего он умер. Ине он один. Отряд Магона напал на римский фланг, как прожорливая саранча. За несколько мгновений они перебили сотни солдат. Легионеры в центре формации еще не знали, что происходит в тылу. Но они быстро почувствовали нараставшее давление с обеих сторон и первые признаки паники. Их продвижение замедлилось. Вместо полуобнаженных галлов римлян встретили копья ливийских ветеранов — опытных солдат, недавно отошедших от костров, смазанных жиром и алчущих римской крови. Их вел Бомилькар, чей голос гремел сильнее шума битвы.
Для Магона бой слился в несколько смазанных моментов. Его меч колол и отбивал удары, ноги переступали через мертвые тела, лодыжки напрягались, удерживая его на скользкой земле, на животах, спинах и шеях людей, которые пали в сражении. Он поворачивался, пригибался и кричал во всю мощь своих легких, двигаясь со скоростью, за которой не могла угнаться мысль. Обретенная ярость не ослабевала ни на миг и несла его вперед, как неистового вестника смерти. Позже он вспоминал, как одним ударом меча рассек живот велита. По какому-то импульсу, так и непонятому им, он всадил кулак в распоротое брюхо и вырвал теплые скользкие петли кишок. Смахнув их с ладони, он оттолкнул человека в сторону и набросился на другого пехотинца. Несколько ночей после этой битвы его терзали кошмары воспоминаний, но в пылу тех мгновений он оставался сыном своего отца и братом Ганнибала. Он был воином, который сеял смерть и сражался без раздумий — чистым инстинктом.
Магон одним из первых сбросил римлян в реку. Он чувствовал эйфорию от проливаемой крови. Однако бой не закончился полным разгромом. Во время отступления противнику удалось сохранить относительный порядок. Стоя по колено в алой воде, Магон услышал сигнал и понял, что Ганнибал приказывал солдатам прекратить сражение. Он стоял, задыхаясь, и смотрел, как остатки двух легионов растворялись в пелене снежной крупы, которая вскоре превратилась в снег. Когда молодой генерал повернулся и оглядел поле боя, он задохнулся от накативших эмоций. Это было отвращение, а не восторг. Он опустился на колени, словно для молитвы, и изверг в реку куски раннего завтрака.
Его первая настоящая битва осталась позади.
Находясь в сыром застенке в Эмпориях, Ганнон час за часом размышлял об ошибках, которые привели его к пленению. Он не анализировал тактические маневры, с легкостью выполненные Гнеем Сципионом. На самом деле он просто не мог избавиться от воспоминания о своих дрожащих руках в часы, предшествующие битве. Первую дрожь Ганнон почувствовал перед рассветом, когда лежал без сна и думал о своей судьбе. С его руками творилось что-то неладное. Ему попеременно казалось, что их кололи тысячи крохотных игл, что по ним ползали муравьи или что они погружались в ледяную воду и синели от холода. Он подкладывал ладони под ягодицы и согревал их теплом тела, но, встав с постели, по-прежнему ощущал дрожь в руках, которая отнимала все его силы.
При встрече с генералами он попытался скрыть свою проблему. Однако они быстро заметили, что их командир не притрагивался к предложенным ему картам. Он попросил одного из подчиненных взять палку и нарисовать на земле схему местности. Обычно Ганнон делал это сам, но в тот момент он сидел на стуле, зажав руки между колен. Позже, оставшись один, он колотил ладонями по столу, затем по земляному полу палатки. Он садился на руки. Его мысли метались. Он чув ствовал ярость на собственное тело, которое отказывалось выполнять его команды. Ни один из способов не помог ему, и когда Ганнон поскакал к полю боя, он все время смотрел на руки, стараясь сжимать ими что-нибудь: шлем, край нагрудной пластины, рукоятку фамильного меча, который он мечтал обагрить римской кровью до исхода дня.
Его мечтам не суждено было сбыться. Он понял это, как только увидел римлян перед собой. Битва закончилась позорным побоищем. Ганнон пытался не думать о нем. Он даже не знал, как оценивать сражение по тому хаотичному набору образов, которые сами по себе не имели смысла и не предлагали альтернативы, позволявшей избежать такого плачевного результата. Казалось, что он смотрел на какую-то настольную игру, делал ход, посылал людей вперед и почти тут же понимал совершенный им промах. Противник использовал его тактические ошибки, и ничто не позволяло ему отвратить поражения. Он потерял десятитысячную армию. Многих убили. Остальные попали в плен. Он не знал, сколько людей осталось в живых, так как его тоже схватили. Отряд, охранявший Ганнона, сражался со сворой римлян до последнего солдата. Он попросил легионеров убить его, но те отказались. Десятки римлян придвинулись к нему и плотно сжали его своими щитами, лишив возможности двигаться. Они разоружили его, связали и погнали пинками перед собой, смеясь и оскорбляя спотыкавшегося пленника. Они повели Барки-да в цепях, не дав ему даже коня, и он вошел в Эмпории, как раб, как объект насмешек для горожан — для этих подлых греков с вытянутыми лицами. Он вынес столько позора, что лучше бы умер.