Гордость Карфагена
Шрифт:
«Как поживает Маленький Молот? Наверное, он уже начал говорить. Это кажется чудом, но речь приходит к каждому из нас. Не позволяй ему расти в неге, пока меня не будет рядом с вами. Сейчас он только ребенок, но вскоре станет мужчиной — причем быстрее, чем мы можем вообразить. Отдай его в обучение греку. И найми в наставники для него мастеров меча и лука. Даже самые маленькие мальчики могут стрелять из луков, сделанных по-африкански. Помни, что он дитя Карфагена. Пусть он ежедневно выражает почтение Малькарту, Ваалу и всем богам моего народа. Научи его усмирять вспышки чувств. И еще...»
Ганнибал вонзил перо в папирус, обрывая поток слов. Что он делает? Не прошло и года с тех пор, как он покинул семью. Всего лишь несколько месяцев, где один сезон шел за другим и сливался со следующим. Зачем писать о вспышках чувств, когда его сын еще крохотный ребенок? Зачем вести себя так, словно он воспитывал сына на расстоянии — через слова на листе пергамента?
В палатку вошел Махарбал. Он всегда двигался быстро: как в седле, так и на ногах. Его речь соответствовала чертам лица — острым и прямым, словно острие боевого топора.
— Сципион близко! Если он нужен тебе, то мы можем сразиться с ним сегодня.
Ганнибал уточнил детали. Нумидиец ответил, что один из его всадников увидел римлян, перемещавшихся по этой стороне реки. Большой отряд разведчиков состоял в основном из кавалерии. За ними следовали пехотинцы и копейщики. Они находились неподалеку, хотя пешие солдаты могли вернуться через понтонный мост, наведенный ими через Тицинус.
Ганнибал принял решение молниеносно. Оно последовало сразу за докладом Махарбала. Командир велел поднять все силы кавалерии, которые они могли собрать без промедления.
— Мы должны действовать быстро, — сказал он. — Ударим по римлянам и отведаем вкус их крови.
Вскочив на ноги, Ганнибал схватил недописанное письмо, прихлопнул его тыльной стороной ладони и сжал в пальцах пергамент. Он швырнул скомканный лист в огонь костра и уверился, что тот сморщился от жара и сгорел в красноватом пламени. В любом случае, его любовное послание было ошибкой. Размышления усталого ума в мгновение слабости. Все это осталось позади. Командующий вышел из палатки в промозглое утро и начал отдавать приказы.
И так случилось, что через несколько часов он увидел римское войско своими глазами. Перед ним на поле трепетал штандарт римского консула. Воздав хвалу богам за предоставленную возможность, он проявил свою благодарность решительными действиями. Ганнибал приступил к покорению страны, и он знал, как ему следовало действовать.
Корнелий Сципион участвовал во многих битвах. Он всегда сражался с завидным умением и верил, что будет побеждать врагов до самой смерти. Но после схватки у Тицинуса он лежал на походной койке в пекле кошмаров и угрызений совести, стараясь понять, что привело его к такому поражению. Битва началась слишком быстро, ее перелом наступил совершенно внезапно, и исход был решен с невероятной скоротечностью. Карфагенская конница пошла в атаку, велиты метнули дротики, две силы встретились, и меч вонзился в мягкую плоть под его поднятой рукой. Затем африканцы напали с тыла, битва быстро превратилась в дикую свалку, кто-то сдернул его с коня, и он упал в грязь. Над ним проносились какие-то тени, и лошадиные копыта падали с небес, нанося удары в лицо и грудь, по голове и по рукам. Ему выбили три зуба, и теперь вся челюсть стала разоренным гнездом боли. Хирург перепеленал ее бинтами и запретил ему говорить. Отныне он отдавал лишь письменные распоряжения и отвечал на вопросы кивками или покачиванием головы.
Через два дня ему рассказали, с каким трудом спасли его жизнь и что он должен был благодарить за это Публия. Когда ветер битвы переменился, юный Сципион сражался неподалеку от консула. Он увидел, что отец получил ранение и упал с коня в кипении рукопашной схватки, которую вели пешие воины. Юноша приблизился к нему, насколько мог, кромсая каждого, кто хотя бы отдаленно походил на иноземца. Через какое-то время Публию пришлось спешиться. Он карабкался едва ли не ползком между ног лошадей. По пути он вонзил клинок в глаз одного африканца и перерезал поджилки другого. Наступив на упавшего мужчину, Публий прижал ногой его шею и дождался, когда крик ярости нумидийца утонул в грязной жиже, взбитой ногами солдат. Лихой ибериец снес бы ему голову широким взмахом кривого меча, но Публий пригнулся и, поскользнувшись, упал на спину. Клинок просвистел в трех дюймах от его лица. Второй удар мог оказаться смертельным, но варвар скрылся в хаосе сражения.
Отыскав отца, Публий опустился на колени. Он отогнал кобылу, стоявшую в опасной близости к нему, и приподнял на изгибе локтя избитую голову консула. Замахав мечом, он прокричал призыв на нецензурной латыни, которую его отец часто использовал в битве. Небольшой отряд триариев услышал его крики. Они образовали кольцо вокруг раненого консула. Публий поднял отца на свои плечи и под охраной солдат вынес его с поля боя в тыл римских войск.
Такой была история, приключившаяся с консулом. Естественно, Корнелий радовался своему спасению и гордился тем, что этот случай окрасил лучами славы его сына. Но горечь печали оставалась, поскольку он узнавал о событиях битвы из уст других людей. В те лихорадочные дни он выслушивал оправдания своих генералов, которые пытались объяснить ошибки, допущенные ими в сражении. Их противоречивые отчеты еще больше смутили его. Окончательная ясность пришла к нему от разведчика, который описал битву так, как он видел ее с высот на западных холмах при возвращении с ночного патрулирования.
Две войска встретились с равной решительностью, объяснил разведчик. Карфагеняне значительно превосходили по численности римский отряд. После того как всадники врезались в ряды друг друга, они спешились и сражались среди испуганных лошадей. Ничто не казалось странным, пока отряд нумидийской кавалерии, находившийся в тылу карфагенского войска, не умчался с поля боя. Они поскакали к югу, делая вид, что покидают битву, но через некоторое время развернулись обратно и узкой колонной направились на запад прямо в тыл римской конницы. Основная схватка продолжалась без больших перемен, но карфагеняне растянули линию боя, обходя римлян с севера. Со стороны казалось, что малочисленные группы африканцев пытались нападать на северный фланг, и римляне, сопротивляясь, вытягивались в линию, формируя изогнутый и узкий фронт.
Наблюдая за центральной битвой, разведчик временно забыл об отделившемся отряде кавалерии. Когда он оглянулся, чтобы отыскать их снова, они оказались на холмах прямо за спинами римских всадников. Нумидийцы петляли среди деревьев и скрывались за высоким гребнем. Они скапливались, словно опухоль, напоминая волну, которая вот-вот должна была выплеснуться на берег. Затем они помчались вниз по склону плотным клином и напали сзади на римлян, которые оказались неподготовленными к такому развитию событий.
Через миг разведчик увидел, что штандарт консула пошатнулся и исчез в куче тел. Тогда он пришпорил коня и помчался галопом к полю боя, чтобы чем-нибудь помочь своим собратьям по оружию. Он больше не видел общей картины битвы. Но он мог рассказать кое-что еще. Разведчик недоумевал, почему обходной маневр нумидийцев остался незамеченным. Это казалось ему настолько загадочным, что он заподозрил здесь вмешательство богов, намеренно скрывших передвижение большого конного отряда. Лишь осмотрев на следующий день всю прилегающую местность, он понял, что нумидийцы умело использовали черты ландшафта — узкий овраг, низины и хребты холмов. Казалось, что они построили на этом весь план боя. Но мог ли Ганнибал учесть такие позиционные тонкости и столь точно извлечь из них выгоду?