Гордость Карфагена
Шрифт:
А затем его втолкнули в крохотную камеру подземелья — темную, влажную от подземных вод и кишащую крысами. Вверху на одной стене располагалось несколько дыр размером с человеческий кулак. Через них из коридора в камеру сочился свет факелов, бросавший блики и тени на старые деревянные балки, которые поддерживали потолок. Освещение было слабым, но глаза Ганнона вскоре привыкли к нему. Судя по стенам, сложенным из грубо вырезанных блоков белого камня, подвал первоначально строился под склад, а не для тюремных камер. Ганнон чувствовал, как в горле скапливалась меловая пыль. Она быстро покрыла его кожу тонким слоем. Холод медленно пробирался в нутро, и чем дольше он сидел, тем больше его тело приобретало качества безжизненного камня. С тех пор как его поместили сюда, он неизменно оставался один. Ход времени отмечался лишь передвижениями охранников за дверью, их сменами и пищей, которую ему изредка просовывали под дверь. Его руки больше не дрожали. Избитые ладони ныли от боли, но оставались спокойными. То, что пугало их в прошлом, ушло, и это разозлило его сильнее, чем предыдущая дрожь.
Почему человека его статуса держали в таком отвратительном месте? Он не имел понятия о том, что ожидать от римлян. Когда Ганнибал обучал своих генералов обращению с пленными, он советовал окружать их почестями, если это было выгодно. Например, используя его как объект обмена, римляне могли бы добиться уступок в переговорах с Карфагеном. Но пока в их поведении ничто не походило на достойное обращение. Похоже, римляне не знали о политике Ганнибала в отношении к захваченным военачальникам. Возможно, они помнили только жестокость прежней войны между двумя их народами, когда варварская дикость достигала своего апогея. Откровенно говоря, его захватчики не имели каких-то договорных обязательств, которым им следовало бы придерживаться при обращении с Ганноном. При желании они могли содрать с него кожу, облить раны уксусом и получить удовольствие от его криков. Он боялся думать о том, что предстояло ему впереди. После последнего удара судьбы Ганнон понял абсолютную истину реального мира: жизнь никогда не находилась под его контролем. Он никогда не имел определенного будущего. Ив этом печальном познании он превзошел неоспоримую мудрость Ганнибала.
Из всех мерзостей тюремной камеры и возможных пыток, ожидавших пленника, его больше всего беспокоили земные дела. В каморке не было отхожего места — ни дыры, ни сливной канавы, ни пространства, отведенного для оправления естественных нужд. Первые шесть дней он ни разу не присел, чтобы облегчиться. Ганнон ничего не ел и почти не пил воду. Он поклялся, что не будет оправлять нужду, пока римляне не предложат ему нормальное отхожее место. А они этого не сделали. На третий день ему пришлось сжимать ягодицы; на четвертый он все время контролировал мышцы ануса и скрипел зубами, сражаясь с ритмичной пульсацией кишок.
Когда кал все-таки вышел, Ганнон пребывал в мечтательной сонливости. Внезапно он понял, что сидит в углу камеры. У него не было времени на восстановление контроля, потому что его задняя дверца открылась и долгожданное облегчение принесло волну эйфории. Он тут же попытался убедить себя, что это был акт неповиновения. Рим получил от него кучу дерьма. Подобным действием он как бы бросал свои экскременты в лица тюремщиков. Однако уже через миг плененный генерал отполз в другой конец камеры и огорченно прижался к стене. Слезы наполнили его глаза и покатились по щекам. Странно, но пренебрежение римлян обидело Ганнона до глубины души. Они заставили его почувствовать себя ребенком, неспособным контролировать телесные функции. Глядя через зыбкую пелену на испачканный угол камеры, он молился Ваалу, Элу, Анату и Молоху. Имена богов казались мертвыми, но он взывал к ним и искренне клялся, что если выживет и выберется из плена, то нанесет себе увечья в их честь. Он пытался убедить себя, что все еще может давать такие обещания.
После недели полного одиночества Ганнон радостно вздрогнул, когда дверь открылась и в камеру вошел какой-то человек. По крайней мере, этот визит мог означать начало перемен. Судя по красной накидке, свисавшей со спины, мужчина был римским офицером. Лампа, которую он нес в одной руке, освещала его рельефные мышцы. Остановившись на пороге, римлянин осмотрел камеру, отыскал в углу жалкую фигуру пленника и задержался взглядом на куче отходов. Затем он вновь повернул к Ганнону надменное лицо и спросил, знакома ли карфагенянину латынь.
— Ты знаешь, кто стоит перед тобой? Я Гней Сципион! Тот, кто победил тебя в битве. А ты, Баркид, стал первый радостной вестью для Рима с тех пор, как твой брат затеял это безумие. Твое поражение зажгло огни веселья в сердцах моего народа — огни, которые не погасит дождь и не затушит ветер. Надеюсь, для тебя не новость, что ты воодушевил своих врагов?
Гней придвинулся ближе. Он склонился и посмотрел в лицо Ганнона. Его густые кустистые брови нависали над глазами. Округлый нос был, очевидно, сломан в юности.
— Я вижу, что ты понимаешь меня, поэтому не притворяйся, будто не знаешь моего языка. Я, между прочим, говорю тебе правду. Ты оказал мне большую услугу. Когда я услышал, что события в Италии складываются в пользу Ганнибала, то испугался худшего. Но после нашей встречи на поле боя моя уверенность окрепла. Баркидов можно бить. Я знаю это, потому что одолел тебя. Ты мне не ровня. Хочу сообщить, что скоро мы отправим тебя в Рим. Ты станешь пленником римской республики. Но перед твоим путешествием в мой город я использую тебя в Иберии. Мои гонцы уже посланы в каждое иберийское племя, которые вы считаете своим союзником. Я пригласил вождей приехать сюда и посмотреть на пойманного Баркида — на такого, каков ты есть. Представь их чувства, когда они увидят тебя в этой крохотной камере, провонявшей твоим дерьмом.
Гней выпрямился и отступил на шаг.
— Я не могу сказать, какая участь ждет тебя в Риме. В некоторой мере это зависит от тебя и твоих братьев. Но ты все же подумай о своем будущем, потому что твоя судьба может и не быть такой омерзительной, как ты, наверное, боишься. В любом случае, ты должен понять, что Ганнибал проиграет войну. Зачем тебе делить с ним этот проигрыш? Сотрудничая с нами, ты можешь снискать себе выгоду. Окажи нам помощь, и мы поставим тебя на то место, откуда свергнем твоего брата. Например, ты можешь пообщаться с вождями племен и отговорить их от союза с Карфагеном. Или мы с удовольствием выслушаем твои важные сведения о том, что поможет нам вести войну в Иберии. Есть много способов доказать свою полезность. Мне перечислить их подробно?
Осознав, куда ведут слова римлянина, Ганнон мрачно ответил:
— Я никогда не предам Карфаген и членов моей семьи.
— На сотрудничество соглашались даже более сильные мужчины, чем ты. И никто не называл человека дураком, если он добивался успеха в то время, пока его брат погибал глупой смертью. Неужели ты веришь, что Ганнибал и Магон не предадут тебя, спасая свои шкуры?
— Ты ничего о нас не знаешь.
Римлянин склонил голову на бок и еще раз осмотрел Ганнона. Затем он отмахнулся от него рукой, показывая, что не увидел в нем ничего нового.
— Ты и без того уже предал свой народ. Разве твои соплеменники не относятся к поражению в войне как к величайшему позору для мужчины? Хочешь, я посажу тебя на корабль, плывущий в Карфаген, и позволю свершиться их судилищу? Что им нравится больше? Распинать неудачников на крестах или пронзать их копьями?
Ганнон плюнул на землю и растер это место ногой.
— Я проклинаю тебя и твой род! Твоих братьев и сыновей! Наверное, ты наплодил одних девочек? Так пусть они станут подстилками твоих врагов.