Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников
Шрифт:
различные свидетельства, которые до меня доходят, данные, которые я мог собрать, отчеты непредвзятых очевидцев (какими бы большими «друзьями СССР» они ни были до и после поездки туда) – все это подтверждает мои суждения относительно настоящего положения дел в СССР, усиливает мои опасения. <Он вспоминает о> тысячах сосланных <…>, тех, кто не сумел, не захотел склониться так – и настолько, как это было нужно. <…> Я вижу их, я слышу их, я ощущаю их вокруг себя. Это их беззвучные крики разбудили меня сегодня ночью; их молчанье диктует мне сегодня эти строки. Именно мысли об этих мучениках навеяли мне те слова, против которых вы сегодня протестуете, ибо безмолвное признание со стороны этих людей – если книга моя сможет их достичь – для меня важнее восхвалений или поношений в «Правде». <…> Пришло время для коммунистической партии Франции открыть глаза, чтобы перестали ей лгать. Или, если сказать по-другому, чтобы трудящиеся поняли, что коммунисты их обманывают так же, как их самих обманывает Москва [ЖИД АНДРЕ (III)].
Оба очерка Андре Жида в стране Советов, естественно, не публиковались, но его имя с тех пор навсегда было занесено в список «злейших врагов СССР». Одновременно с появлением «Возвращения из СССР» было приостановлено печатание нового собрания сочинений писателя,
пятый том последнего издания, объявленный к выходу в 1936 г., как и его книга «Новая пища», переведенная под редакцией И. Бабеля, в свет не вышли… В декабре 1936 г. в стране началась пропагандистская кампания
пример, в изобилии уснащены очерки маркиза де Кюстина. В этом отношении высказывания Жида о Сталине также были из ряда вон.
успел покритиковать французского писателя, назвав его произведение «открытой троцкистской бранью и клеветой», составленной из смеси демагогически надерганных газетных вырезок и старых контрреволюционных анекдотов. Выступая на международном антифашистском конгрессе писателей, Кольцов пояснял свою позицию: «Мы требуем от писателя честного ответа: с кем он, по какую сторону фронта борьбы он находится? Никто не вправе диктовать линию поведения художника и творца. Но всякий желающий слыть честным человеком, не позволит себе гулять то по одну, то по другую сторону баррикады. Это стало опасным для жизни и смертельным для репутации». Вскоре Кольцов был арестован и казнен в застенках НКВД. <…> Пропагандистская кампания против написанной по личным впечатлениям книги А. Жида была настолько масштабной, что предусматривала тщательное наблюдение за реакцией на ее появление всего сообщества советских писателей. В донесении сексота по кличке «Эммануэль» от 5 июля 1936 г. делался вывод о сомнительных настроениях И. Бабеля, у которого 26 июня обедал А. Жид. Бабель, как доносил сексот, охарактеризовал своего гостя следующим образом: «Он хитрый, как черт. Еще не известно, что он напишет, когда вернется домой. Его не так легко провести. Горький, по сравнению с ним, сельский пономарь. Он <Жид> по возвращении во Францию может выкинуть какую-нибудь дьявольскую штуку». Очень характерен и еще один документ. 9 января 1937 г. начальник 4-го отдела ГУГБ НКВД СССР комиссар госбезопасности 3-го ранга Курский в спецсправке на имя Ежова (а от него Сталину), с которой ознакомились также Молотов и Каганович, сообщал, что во время общемосковского совещания писателей, посвященного VIII Всесоюзному съезду советов (декабрь 1936 г.), Пастернак в кулуарных разговорах доходил до того, что выражал солидарность «с подлой клеветой из-за рубежа на нашу общественную жизнь», оправдывал Жида, считая, что «он писал, что думал, и имел на это полное право», а Павел Антокольский, поддерживая позицию Пастернака, замечал, что «Жид увидел основное – что мы (советские писатели) мелкие и трусливые твари» [КУЛИКОВА. С. 49 и 56–57].
Отметим, что в годы «Большого террора» контакты с посещавшими СССР зарубежными писателями часто фигурировали в числе обвинений во «вражеской деятельности», предъявлявшихся органами НКВД арестованным как «враги народа» советским литераторам. Большое число этих «новых звезд» вскоре погасло – одних расстреляли, другие сгинули в ГУЛАГе. Особенно пострадала «птичья стая» – российские поэты, представители различных национальных культур, всего – около 200 человек! – см. «Погибшие поэты – жертвы коммунистических репрессий»: URL:Вильгельм Кюхельбекер, старый друг «первого русского поэта», увековеченный его едким каламбуром «И кюхельбекерно и тошно», ничуть не преувеличивал, когда, в своей сибирской ссылке писал в оде «Участь русских поэтов» (1847 г.):
Горька судьба поэтов всех племен;
Тяжеле всех судьба казнит Россию.
Не менее жестоко судьба казнила и советских прозаиков. Борис Пильняк, Артем Веселый, Исаак Бабель, Виктор Третьяков, Михаил Козырев (автор антиутопии «Ленинград», 1925 г.), Бруно Ясенский, Иван Катаев, Александр Аросев [26] … – в этом расстрельном перечне приведены только наиболее известные фамилии, общий же перечень репрессированных советских писателей включает в себя более сотни имен, см. [РаПи]. Политическая ангажированность стала своего рода ахиллесовой пятой Горького, с ней и только с ней, собственно говоря, связано все то «нечистое», что приписывается личности. Именно по этой причине русская эмиграция, сделала все возможное, чтобы не допустить присуждение ему Нобелевской премии по литературе, на которую он, начиная с 1918 г., номинировался пять раз (sic!). Нисколько не умаляя заслуг Бунина перед русской литературой, приведем все же здесь мнение на сей счет Марины Цветаевой, в роли литературного критика отличавшейся особым «ракурсом видения»:
26
Председателю всесоюзного общества культурных связей с заграницей Александру Аросеву, человеку исключительно образованному, владеющему иностранными языками, было поручено надзирать за пребывающими в страну литературными знаменитостями, он же в 1935 г. выступал переводчиком на встрече Ромена Роллана со Сталиным во время посещения писателем СССР.
Я не протестую, я только не согласна, ибо несравненно больше Бунина: и больше, и человечнее, и своеобразнее, и нужнее – Горький. Горький – эпоха, а Бунин – конец эпохи.
– см. письмо к А. А. Тесковой от 24 ноября 1933 года [НМЦ]. Следует отметить, что если на Горького после распада коммунистической системы вылили немало ушатов грязи, – главным образом отечественные публицисты, то его знаменитые друзья из числа «прогрессивных западных писателей», в те годы, как отмечалось выше, ничуть не менее ангажированные и зачарованные личностью тов. Сталина (sic!), остались вне зоны осуждения. Бывшие «леваки» всех мастей, задающие и поныне тон в западной критике, обижать своих учителей не стали. Их пожурили, конечно, за «заблуждения», но с пониманием, беря поправку на «дух» того славного времени, когда в Советском Союзе для дорогих западных гостей буквально на костях ставили жизнерадостные показательные спектакли о героике советских трудовых будней [ДЕВИД-ФОКС]. Для Горького же, который в отличие от западных единомышленников жил в СССР под надзором НКВД и лично Генерального комиссара государственной безопасности тов. Генриха Ягоды, подобного рода смягчающие обстоятельства во внимание, как правило, не принимаются. Забывают очень часто и обо всем том добром и благородном, что неразрывно связано с именем Горького. Своим братьям-писателям – Куприну, Бунину, Юшкевичу, Чирикову…, он, будучи совладельцем издательства «Знание», выплачивал такие гонорары, которые в начале их карьеры им и не снились, и о которых впоследствии, уже прозябая в эмиграции, они могли только мечтать. Выступая в роли всероссийского заступника за «униженных и оскорбленных», Горький последовательно и бескомпромиссно противостоял беззаконию власть имущих, как при царизме, так и в эпоху террора, развязанного большевиками под лозунгом «диктатуры пролетариата». Ставшие в 1990-х годах достоянием общественности его письма к Ленину тех лет [ISAKOV S.G.], отдельные выдержки из которых цитируются ниже, – тому яркое свидетельство. Как уже отмечалось, Революция явилась для Горького великим разочарованием, т. к. – и это с насмешкой отмечали его критики из стана большевиков, она не отвечала его романтическому представлению о том, как все должно было бы быть. Поэтому его конфликт с новой властью был неизбежен. Анализируя сложившиюся тогда ситуацию, Лидия Спиридонова, как правило, избегающая жестких
корень разногласий Горького с большевиками заключался именно в том, что он, как художник, оценивал события с общечеловеческой точки зрения, а большевики стояли на позициях классовых, партийных [СПИРИДОНОВА (II). С. 137],
Со своей стороны, Борис Парамонов – один из первых отечественных критиков Горького с позиции «дифирамба и полинодии», уверен, что
…полемику свою с революцией Горький начал совсем не в октябре 17-го года, а чуть ли уже не в феврале. Сама Февральская революция вызвала у него весьма мрачные предчувствия – отнюдь не иллюзии. <…> Угрозу, созданную Февральской революцией, Горький усматривает в развязанной ею анархической стихии, готовой снести хрупкое здание русской культуры. <…> социализм для него – цивилизующее, европеизирующее, активизирующее страну начало. И на страницах «Несвоевременных мыслей» большевики прямо и непосредственно отождествляются с этой анархической, противокультурной стихией … <…> Горький, старый социалист, <поначалу> не понял того, <…> что <…> пафос большевизма – не разрушительный, а организационный, строительный, проективный; не менее, чем <им самим>, большевиками владеет мифология «борьбы с природой» как конечное задание культуры. Анархия, которую Горький видел в то время на улицах Петрограда или в русской деревне (а главный его страх – перед «азиатским» крестьянством), была не стратегией, а тактикой [ПАРАМОНОВ (II)].
Понятное дело, что уровень «понимания» диалектики актуальных революционных событий, каким оперируют Парамонов и другие современные историки, для Горького при всей его прозорливости был недоступен. Поэтому он шел наперекор тактики большевиков, отстаивая в годы Революции и Гражданской войны устаревшие «по понятиям» его товарищей из стана большевиков обще-гуманистические ценности, спасая пролетариев умственного труда из числа «гнилой интеллигенции» и национальные художественные ценности. Он делал все, что мог: звонил вождям, протестовал, ругался, публиковал крамольные «Несвоевременные мысли», в которых оповещал, например:
В Москве арестован И. Д. Сытин, человек, недавно отпраздновавший пятидесятилетний юбилей книгоиздательской деятельности. Он был министром народного просвещения гораздо более действительным и полезным для русской деревни, чем граф Дм. Толстой и другие министры царя. Несомненно, что сотни миллионов сытинских календарей и листовок по крайней мере наполовину сокращали рецидивы безграмотности. Он всю жизнь стремился привлечь к своей работе лучшие силы русской интеллигенции, и не его вина, что он был плохо понят ею в своем искреннем желании «облагородить» сытинскую книгу. Все-таки он сумел привлечь к своему делу внимание и помощь таких людей, как Л.Н. Толстой, А.П. Чехов <…> и десятки других. Им основано книгоиздательство «Посредник», он дал Харьковскому Комитету грамотности мысль издать многотомную и полезную «Сельско-Хозяйственную Энциклопедию».
<…> За пятьдесят лет Иван Сытин, самоучка, совершил огромную работу неоспоримого культурного значения. Во Франции, в Англии, странах «буржуазных», как это известно, Сытин был бы признан гениальным человеком и по смерти ему поставили бы памятник, как другу и просветителю народа. <…> В «социалистической» России, «самой свободной стране мира», Сытина посадили в тюрьму, предварительно разрушив его огромное, превосходно налаженное технически дело и разорив старика. Конечно, было бы умнее и полезнее для Советской власти привлечь Сытина, как лучшего организатора книгоиздательской деятельности, к работе по реставрации развалившегося книжного дела, но – об этом не догадались, а сочли нужным наградить редкого работника за труд его жизни – тюрьмой. Так матерая русская глупость заваливает затеями и нелепостями пути и тропы к возрождению страны, так Советская власть расходует свою энергию на бессмысленное и пагубное и для нее самой, и для всей страны возбуждение злобы, ненависти и злорадства, с которым органические враги социализма отмечают каждый ложный шаг, каждую ошибку, все вольные и невольные грехи ее.
Сытина вскоре освободили и даже удостоили дружеской беседы с Лениным, но критическая позиция Горького по отношению к произволу и насилию и его стремление защитить творческую интел-лигенциюи русскую культуру вызывали постоянное недовольство товарищей по партии все годы, что Горький находился в революционном Петрограде (1917–1921). Вот как, например, в 15 сентября 1919 года Ильич увещевал своего друга:
Дорогой Алексей Максимович, … мы решили в Цека назначить Каменева и Бухарина для проверки ареста буржуазных интеллигентов околокадетского типа и для освобождения кого можно. Ибо для нас ясно, что и тут ошибки были. В общем мера ареста кадетской (и околокадетской) публики была необходима и правильна. Когда я читаю Ваше откровенное мнение по этому поводу, я вспоминаю особенно мне запавшую в голову при наших разговорах (в Лондоне, на Капри и после) Вашу фразу: «Мы, художники, невменяемые люди». Вот именно! Невероятно сердитые слова говорите Вы по какому поводу? По поводу того, что несколько десятков (или хотя бы даже сотен) кадетских и околокадетских господчиков посидят в тюрьме для предупреждения заговоров <…>, заговоров, грозящих гибелью десяткам тысяч рабочих и крестьян… «Художники невменяемые люди». «Интеллектуальные силы» народа смешивать с «силами» буржуазных интеллигентов неправильно.
За образец их возьму Короленко: я недавно прочел его, написанную в августе 1917 г., брошюру «Война, отечество и человечество». Короленко ведь лучший из «околокадетских», почти меньшевик. А какая гнусная, подлая, мерзкая защита империалистической войны, прикрытая слащавыми фразами! Жалкий мещанин, плененный буржуазными предрассудками! Для таких господ 10 000 000 убитых на империалистической войне – дело, заслуживающее поддержки (делами, при слащавых фразах «против» войны), а гибель сотен тысяч в справедливой гражданской войне против помещиков и капиталистов вызывают ахи, охи, вздохи, истерики. Нет, таким «талантам» не грех посидеть недельки в тюрьме, если это надо сделать для предупреждения заговоров <…> и гибели десятков тысяч. А мы эти заговоры кадетов и «околокадетов» открыли. И мы знаем, что околокадетские профессора дают сплошь да рядом заговорщикам помощь. Это факт.
Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллиегнтиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно.
«Интеллектуальным силам», желающим нести науку народу (а не прислуживать капиталу), мы платим жалованье выше среднего. Это факт. Мы их бережем. Это факт. Десятки тысяч офицеров у нас служат Красной Армии и побеждают вопреки сотням изменников. Это факт. Что касается Ваших настроений, то «понимать» я их понимаю (раз Вы заговорили о том, пойму ли я Вас). Не раз и на Капри и после я Вам говорил: Вы даете себя окружить именно худшим элементам буржуазной интеллигенции и поддаетесь на ее хныканье. Вопль сотен интеллигентов по поводу «ужасного» ареста на несколько недель Вы слышите и слушаете, а голоса массы, миллионов, рабочих и крестьян, коим угрожает Деникин, Колчак, Лианозов, Родзянко, красногорские (и другие кадетские) заговорщики, этого голоса Вы не слышите и не слушаете. Вполне понимаю, вполне, вполне понимаю, что так можно дописаться не только до того, что-де «красные такие же враги народа, как и белые» (борцы за свержение капиталистов и помещиков такие же враги народа, как и помещики с капиталистами), но и до веры в боженьку или в царя-батюшку. Вполне понимаю. Ей-ей, погибнете, ежели из этой обстановки буржуазных интеллигентов не вырветесь! От души желаю поскорее вырваться. Лучшие приветы!