Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников
Шрифт:
Бернард Шоу был в 1925 г. увенчан нобелевскими лаврами «За творчество, отмеченное идеализмом и гуманизмом, за искромётную сатиру, которая часто сочетается с исключительной поэтической красотой». Все эти качества он «оригинальным» образом продемонстрировал во время путешествия по Советскому Союзу летом 1931 года, выбросив на глазах представителей прессы банки с консервами из окна поезда, чтобы таким образом лично засвидетельствовать: слухи о голоде в СССР недостоверны, их распускает буржуазная пресса, которая дурачит рабочий класс на Западе, надувая ему в уши всякие нелепости. Один из сопровождавших его американских корреспондентов писал:
Выступая в Колонном зале Дворца профсоюзов, <…> Шоу <…> рассказал о том, насколько преувеличены слухи о тяжелой жизни в России.
Он комично рассказывал, как всхлипывающие родственники собирали их в дорогу, нагружая их корзинами еды, подушками и палатками, и что все эти вещи пришлось выбросить за ненадобностью из окна поезда, и теперь они валяются вдоль всей железной дороги.
<…>
С тех пор, как Бернард Шоу вернулся из Москвы, он проводит, так называемую, десятилетнюю лекцию о пятилетнем плане. По этому поводу говорят, что после многих лет представления других дураками, Шоу, наконец, и себя выставил дураком [DANA].
Напомним, что именно в 1931 году в СССР начинался страшный голодомор, унесший миллионы жизней. Во время голода в Поволжье 1921–1922 годов, возникшем как одно из последствий всеразрушительной Гражданской войны, большевистское правительство обратилось за продовольственной помощью к Западу. Максим Горький, войдя в состав учредителей Помгола [20] , играл тогда роль одного из самых авторитетных просителей. Продовольственная катастрофа 30-х годов – «голодомор», разразившаяся во многих регионах огромной страны, явился прямым результатом Первой сталинской пятилетки 1928–1932 годов. Советский режим, расплачивавшийся за поставки с Запада промышленных проектов, оборудования и специалистов своими сырьевыми ресурсами, в том числе зерном, тщательно скрывал информацию о катастрофической нехватке продовольствия в стране. По указке из Москвы прокоммунистические и сочувствующие Советам органы массовой информации на Западе объявляли, просачивающиеся за «железный занавес» слухи о голоде в СССР злостной клеветой недругов молодого государства рабочих и крестьян. Всю правду о «голодоморе» 1930-х годов общественность узнала только после распада СССР. Согласно официальной оценке – см. заявление Государственной Думы Российской Федерации от 2 апреля 2008 года «Памяти жертв голода 30-х годов на территории СССР», в Поволжье, Центрально-Черноземной области, на Северном Кавказе, Урале, Крыму, части Западной Сибири, Казахстана, Украины и Белоруссии «от голода и болезней, связанных с недоеданием» в 1932–1933 годах погибло около 7 млн. человек, причиной чему были «репрессивные меры для обеспечения хлебозаготовок». По другим оценкам число жертв этой трагедии, венчавшей «легендарный» период Первой сталинской пятилетки, доходит в пределе до 8 млн. человек [УКРАИНА].
20
Помгол или ВК Помгол – общественный Всероссийский комитет помощи голодающим (ВКПГ), общественный комитет по борьбе с голодом, образоваеный в 1921 г. по инициативе бывшего министра продовольствия во Временном правительстве, известного экономиста С. Н. Прокоповича при посредничестве Горького, который 29 июня 1921 года внёс на рассмотрение Политбюро ЦК РКП(б) предложение о создании этой организации. 21 июля 1921 г. ВЦИК утвердил статус общественного Всероссийского комитета помощи голодающим (Помгола). Комитет возглавил председатель Моссовета Л. Б. Каменев, а А. И. Рыков назначен его заместителем. Почетным председателем избран писатель В. Г. Короленко. В состав Помгола вошли 12 представителей власти и известные учёные и общественные деятели России:
Горький, живший в те годы на два дома: осенью и зимой в Сорренто, весной и летом в Москве, также как и Бернард Шоу считал слухи о голоде буржуазной пропагандой. Более того, Горький не только игнорировал слухи о голодоморе, но в своих статьях тех лет превозносил вызвавший его
большевицкий террор, НКВД и ГУЛаг как культурные явления… <…> Публицистика Горького 30-х годов – кошмарное чтение <…>: переиздать сейчас горьковские статьи того времени – все равно что вывесить на Красной площади портреты Ягоды, Ежова и Берии [ПАРАМОНОВ (I). С. 186–187],
В 1920–1930 гг. СССР посетили Бернард Шоу, Герберт Уэллс, Ромен Роллан, Теодор Драйзер, Эдуард Эррио, Поль Вайян-Кутюрье, Жорж Дюамель, Анри Барбюс, Андре Мальро, Луи Арагон, Лион Фейхтвангер, Андре Жид, Шарль Вильдрак и др. Визитам этих знаменитостей на самом высшем уровне придавалось очень большое значение их встречали по-царски, провожали с подарками и, естественно, ждали, что советское гостеприимство будет воспринято должным образом, а именно признанием в западной печати успехов социалистического строительства в СССР и превознесением личности его гениального вождя – тов. Сталина. Проводя параллели отношения Верховной власти к литераторам в России эпохи Николая I и СССР, Максим Горький, графиня Софья Панина, Вера Фигнер, бывший председатель II-й Государственной Думы Фёдор Головин, Сергей Прокопович и его жена Екатерина Кускова… а также множество агрономов, врачей и писателей. Большевистские деятели рассчитывали при посредничестве Помгола получить помощь западноевропейских государств и США. Несмотря на начавшиеся поставки продовольствия с Запада, уже в августе 1921 года Постановлением Президиума ВЦИК общественная организация ВК Помгол была распущена, а большинство ее членов арестовано и обвинено во всевозможных контрреволюционных деяниях.
напомним известное наблюдение маркиза Астольфа де Кюстина [21] , посетившего Россию в 1839 г., который писал:
Известно ли вам, что значит путешествовать по России? Для ума поверхностного это означает питаться иллюзиями; но для всякого, чьи глаза открыты и кто наделен хотя бы малейшей наблюдательностью в сочетании с независимым нравом, путешествие – это постоянная и упорная работа, тяжкое усилие, совершаемое для того, чтобы в любых обстоятельствах уметь различить в людской толпе две противоборствующие нации. Две эти нации – Россия, как она есть и Россия, какой ее желают представить перед Европой. <…> Русское гостеприимство столь уснащено формальностями, что отравляет жизнь самим покровительствуемым иностранцам. Эти формальности служат благовидным предлогом для того, чтобы стеснять движение иностранца и ограничить свободу его суждений. Вас торжественно принимают и любезно знакомят со всеми достопримечательностями, поэтому вам невозможно шагу ступить без проводника. Путешественник никогда не бывает наедине с собой, у него нет времени составить себе собственное мнение, а этого-то как раз и добиваются.
<…> Если же ваше любопытство исключительно выносливо и вам не надоедает причинять хлопоты людям, то, во всяком случае, вы всегда будете под пристальным наблюдением, вы сможете поддерживать лишь официальные сношения со всевозможными начальниками и вам предоставят лишь одну свободу – свободу выражать свое восхищение перед законными властями. Вам ни в чем не отказывают, но вас повсюду сопровождают. Вежливость, таким образом, превращается в способ наблюдения за вами [КЮСТИН. С. 56 и 69].
21
Во Франции книга Кюстина «Россия в 1839 году» («La Russie en 1839», Париж, 1843) еще при жизни автора выдержала несколько изданий и считается глубокой критической социально-философской работой о государственном строе. В России книга сразу же попала под запрет, хотя контрабандно провезённые экземпляры читались российскими интеллектуалами в оригинале на французском языке. Российский читатель получил возможность прочесть полный перевод на русский язык книги «Россия в 1839 году» только в 2007 г. [КЮСТИН]
Отношение к приему «знатных» заморских гостей в николаевской России, подробно описываемое маркизом де Кюстином, – пресловутое «русское гостеприимство», в целом: и по целям, которое оно преследовало, и по внешневидовым признакам, на удивление схоже с официальным «советским гостеприимством». Здесь замечание маркиза де Кюстина:
народы, которым недостает узаконенных прав, ищут опоры только в привычках [КЮСТИН. С. 55],
– звучит и прозорливым и справедливым. Конечно, при детальном сопоставлении обеих практик, несомненно, найдется немало различий. Например, представляется маловероятным, чтобы Николай I лично до мелочей расписывал, утверждал в форме строжайшего предписания и строго контролировал программу приема каждого иностранного визитера. А вот в Советском Союзе только
Высшие партийные органы давали разрешение на прием тех или иных гостей и определяли его уровень. <…> <К>онтроль за пребыванием иностранцев, осуществлял<…>ся Политбюро и лично И. В. Сталиным [КУЛИКОВА. С. 43, 46].
Гостям показывали только то, что считали нужным показать из пропагандистских соображений и дозволяли общаться лишь с узким кругом проверенных лиц. Не в последнюю очередь именно по этой причине все вышеозначенные гости СССР оставили весьма положительные отзывы об увиденном. В частности не только эксцентричный Бернард Шоу, но и такой рассудительный государственный деятель, как неоднократный премьер-министр Франции Эдуард Эррио после посещения СССР в августе 1933 г, заявил, что все сообщения о голоде на Украине являются большой ложью и выдумкой нацистской пропаганды, что, естественно, ввело в заблуждение французскую общественность. Конечно, шила в мешке не утаишь, особенно, когда речь идет о писателях – особо зорких людях, «чьи глаза открыты и кто наделен <…>наблюдательностью в сочетании с независимым нравом». Но здесь то и проявлялась пресловутая «ангажированность»: о том «негативе», что ими был подмечен и вызывал, как впоследствии выяснилось, глубокую обеспокоенность, они из чувства солидарности с молодой страной Советов предпочитали публично не распространяться. Например:
Вполне позитивно относившийся к Советскому Союзу Ромен Роллан, высказавший в своем дневнике ряд критических позиций, разрешил его публикацию только через 50 лет. Одной из причин такого решения была боязнь «шпионящих наблюдателей». А в целом апологетическая книга Л. Фейхтвангера «Москва 1937. Отчет о поездке для моих друзей», быстро изданная на русском языке, из-за «ряда ошибок и непра-вильных оценок» была очень скоро переведена в спецхраны библиотек. <…> В высказываниях, оценках, да и в поведении выдающихся представителей творческой интеллигенции Западной Европы проявлялись вполне объяснимые с позиций сегодняшнего дня двойные стандарты. С одной стороны – традиционное отношение европейской элиты к отсталой России, причудливо переплетавшееся с исповедуемыми на Западе либеральными традициями. С другой – восприятие СССР как надежного заслона от надвигавшейся фашистской опасности. Дневники, переписка, книги зарубежных авторов, опубликованные только в 1990-х гг., ясно показывают двойственность их позиций. Не для печати авторы высказывались более откровенно, их размышления становились глубже и критичнее, но они не хотели допустить, чтобы враги СССР воспользовались ими «в политических целях». Особенно отчетливо это видно по переписке и дневникам Р. Роллана. В 1927 г. он писал одному из своих читателей: «В отношении большевизма я взглядов не менял. Носитель высоких идей или, скорее, выразитель великого дела (ибо идейная область никогда не была его сильной стороной), большевизм погубил их своим узким сектантством, нелепой непримиримостью и культом насилия. Он породил фашизм, который есть не что иное, как коммунизм навыворот. Я не признаю ни за каким меньшинством, ни за каким отдельным человеком право принуждать целый народ, пусть и в благих целях, жестокими методами». Несколько позже, в письме Иллариону РемезовуРоллан попытался объяснить причины таких действий советских вождей, считая, что «им необходимо защитить великое дело – великую мечту. А они видят эту мечту всюду под угрозой. Но разум теряется в этой постоянной подозрительности и, в конечном счете, начинает видеть кругом врагов. Только бы, лишь бы не дошли они в безумии до уничтожения лучших друзей, незаменимых служителей их общего дела». И добавляет в конце письма: «Настоятельно прошу Вас сохранить в секрете то, о чем я пишу (Можете конфиденциально сказать об этом одно слово Горькому). Не нужно, чтобы кто бы то ни было воспользовался этим в политических целях против СССР. Люди там ведут столь гигантские бои, что я слишком хорошо понимаю их душевное перенапряжение и их ошибки уровень [КУЛИКОВА. С. 40 и 53, 54].
Единственный прокол в «гостевой политике» у советских товарищей произошел с Андре Жидом – в то время очень популярным в СССР [22] и на Западе писателем, которого Горький в своем выступлении на 1-м Съезде советских писателей причислил вместе со своим другом Роменом Ролланом к категории «инженер человеческих душ». В поездку по советской России Андре Жид, по его словам, отправился с самыми радужными представлениями: он был человеком левых взглядов, антиколониалистом и антикапиталистом, восхищавшимся СССР.
22
В начале 1930-х гг. в Москве было дважды издано собрание сочинений А. Жида.